Научная жизнь. КОНГРЕССЫ, КОНФЕРЕНЦИИ, СИМПОЗИУМЫ

17 - 18 февраля 2003 г. в Москве в Институте востоковедения РАН состоялась 5- я ежегодная конференция "История и культура Японии". Эта конференция была, пожалуй, самой представительной за всю ее пока недолгую историю существования. В ее работе участвовали не только ученые из Москвы и Санкт- Петербурга, как в прошлые годы, но и из Киева, Новосибирска, Киото (Япония). Всего был заслушан 21 доклад, а в заключение конференции состоялось специальное заседание, посвященное деятельности Международного центра по изучению японской культуры (Нитибункэн, Япония, Киото). Такая насыщенная программа сопровождалась обсуждением докладов, зачастую не умещавшимся в строгие рамки регламента.

Как и на прежних конференциях, самым значительным был блок докладов по древности.

С. В. Лаптев (ИМЛИ РАН) в докладе "Происхождение и основные особенности палеолита" отметил, что, несмотря на высокий уровень изученности и типологизации японского палеолита, в особенности позднего, в датировке среднего и верхнего палеолита есть разногласия и даже сомнения в существовании последнего на территории Японии. Теоретически обосновывая положение о существовании в Японии раннего палеолита, он в качестве основных аргументов использовал следующие: высокое развитие технологий и интенсивность контактов с материком в период позднего палеолита, а также тот факт, что в эпоху плейстоцена Япония была связана с материком сухопутными мостами и не была, следовательно, совершенно изолирована от материковых центров возникновения человека.

Е. Б. Сахарова (ИВ РАН) выступила с докладом "Окружной уровень административного деления в Японии VIII в." По ее мнению, цели введения окружного деления были следующие: идеологические - стремление создать административно-территориальную систему управления максимально похожую на танскую; сакральные - стремление продемонстрировать подвластность всей территории страны японскому императору; практические - намерение использовать округа в качестве цензорской и военной единиц, для экономической координации, а также для поддержания коммуникативных процессов между центром и остальными частями страны. Однако фактически округа так и остались искусственным (т.е. не получившим развития) звеном административно-территориального деления. Об этом свидетельствует следующее: 1) по сравнению с провинциями и уездами для округов характерно крайне низкое число сообщений в хронике "Секу нихонги" (794); 2) не менее показательно, что именно для округов характерно крайне неравномерное количество упоминаний; 3) округа практически не упоминаются в моккан (зафиксировано всего пять сообщений).

В докладе А. Н. Мещерякова (РГГУ) "Пожалование и подношение в официальной культуре Японии VIII в." анализировались данные хроники "Секу нихонги". Главными агентами обменного процесса в хронике являются император и подданные (народ и чиновники). Основной формой, в которой крестьяне участвовали в обменном процессе с властью (и ее олицетворением - императором), являлась трудовая повинность, т.е. "подношение" услуг. В обмен на "подношения" императором предоставлялись, во-первых, земельные наделы, которые считались собственностью государства и предоставлялись каждому свободному крестьянину. Во-вторых, помощь, которая оказывалась во время стихийных бедствий, неурожая, эпидемий. Чиновничество Японии не платило налогов. Его основным "подношением" императору было время. В связи с этим время, которым располагали чиновники и которое они должны были отдавать государственной службе, подлежало весьма строгой регламентации. Чиновник должен был находиться на службе около 240 дней в году (если он пропускал больше 120 дней в году даже в связи с болезнью, то подлежал увольнению). Проведенное на государевой службе время компенсировалось чиновникам земельными наделами и регулярным жалованьем, которое выплачивалось материей (шелк и полотно), ватой, мотыгами, деньгами.

А. Н. Мещеряков обратил внимание на то, что в списке подношений императору (как регулярных, так и экстраординарных) практически нет "готовых изделий". Наоборот, многое из подносимого представляло собой необработанное сырье. Задача императора заключалась в том, чтобы "окультурить" это сырье точно так же, как основной его задачей по отношению к подданным являлось обучение их грамоте, моральное и церемониальное воспитание. Так как

стр. 167

главной управленческой целью политической элиты этого времени было обеспечение максимальной предсказуемости во всех областях государственного процесса, пожалования и подношения имели по преимуществу "плановый" характер.

Ряд докладов был посвящен аристократии и чиновничеству периода Хэйан (794 - 1185).

М. В. Торопыгина (ИВ РАН) проанализировала подарки, пожалования и подношения эпохи Хэйан на материале "Гэндзи-моногатари" (XI в.). Она попыталась выяснить ситуацию дарения и выявить номенклатуру предметов, циркулировавших в обществе в качестве подарков. В результате тщательного исследования романа ею была составлена база данных. Ситуации дарения, приведенные в базе данных, М. В. Торопыгина условно разделила на следующие категории, которые имеют свои особенности: 1) подарки в частной жизни (семейная жизнь и забота мужчины о женщинах, с которыми он имеет любовные отношения); 2) подарки по случаю обрядов жизненного цикла; 3) подарки в публичной жизни (празднества, банкеты, церемонии, в которых принимали участие не только члены семьи, но и более широкий круг людей); 4) подношения буддийским храмам, монастырям, священникам и монахам; 5) подношения синтоистским святилищам. Наиболее частыми подарками были - одежда, ткани, предметы обстановки, утварь, еда, личные вещи (гребни, специальные шкатулки и коробки, благовония), музыкальные инструменты и др.

В результате проведенного анализа М. В. Торопыгина пришла к следующим выводам. Процесс обмена дарами осознавался современниками и предшественниками Мурасаки (автора "Гэндзи-моногатари") как обязательный атрибут жизни общества; "состав" дара был настолько важен, что мог быть полностью перечислен в тексте; ранняя художественная литература (хорошо известная Мурасаки, но мало известная нам, поскольку лишь несколько художественных произведений, созданных "до Гэндзи" пережили прошедшие столетия) отражала явление обмена дарами.

М. В. Грачев (ИСАА при МГУ) в докладе "Передвижения хэйанских аристократов", основываясь на изучении мужских хэйанских дневников - дневник Фудзивара Митинага (966 - 1027) "Мидо: кампаку ки" (998 - 1021), дневник Фудзивара Санэсукэ (957 - 1046) "Се:ю:ки" (978 - 1032) и дневник Фудзивара Мунэтада (1062 - 1141) "Тю:ю:ки" (1087 - 1138), пришел к выводу о необходимости скорректировать традиционную точку зрения японской историографии, согласно которой хэйанские аристократы предпочитали не покидать пределы своих усадеб и столицы и мало интересовались происходящим вне этих пределов.

Все поездки хэйанских аристократов, упоминания о которых встречаются в исследуемых источниках, М. В. Грачев разделил на две большие группы: 1) поездки, связанные с участием в общегосударственных мероприятиях или связанные со служебной деятельностью чиновника; 2) поездки, осуществляемые по причинам не связанным с государственной службой.

Многие поездки аристократов повторяли выезды государей. И география поездок, и многообразие случаев, в которых они предпринимались, привели докладчика к выводу о необходимости серьезной переработки представления о хэйанском аристократе как о человеке, почти не принимавшем участие в разного рода путешествиях.

М. В. Грачев отметил, что по мере распада государства "рицуре:" и сокращения функций движения государя, постепенно место государя, его семьи, чиновников и остального "народа" в общей схеме пространственной ориентации все в большей степени подвергается регламентации, а сама структура пространства приобретает "точечный" характер (внутри "центра" и "периферии" создаются пространственные оппозиции и искусственно вычленяются "священные" территории). В качестве своеобразного "центра", где действуют определенные социальные связи и этические установления, объединяющие живущих в них людей в один социум, понимается главная усадьба крупного аристократа, остальные же его владения - "периферия", обладающая внесоциальной природой, а потому рассматриваются как противостоящий "освоенному" пространству чуждый мир. Содержание понятия "аристократическая усадьба", относящегося к этому периоду, включает три аспекта: пространственный (т.е. резиденция, создающая архитектурно-пространственную основу "мини-двора" и составляющая и организующая пространство, на котором разворачивается частная и публичная жизнь хозяина усадьбы и его окружения), институциональный (т.е. совокупность церемониальных, хозяйственных, охранных, увеселительных и прочих внутриродовых служб) и социальный (родовое сообщество и окружение главы усадьбы, т.е. "малый двор").

стр. 168

М. В. Багаева (ИВ РАН) сопоставила докладную записку "Икэ зю:ни кадзе:" Миеси Киеюки (847 - 918) - документ, считавшийся современниками и потомками образцовым в рамках этого жанра, с более поздними документами - докладной запиской ревизора Сугавара-но Фумитоки "Хо:дзи санкадзе" (подана в 957 г.) и "Каммон" - изысканиями профессора изящной словесности и старшего помощника в министерстве церемоний Фудзивара-но Ацумицу (составлены в 1135 г. по указанию императора Сутоку (1119 - 1164). В результате докладчик сделал следующие выводы:

1) несомненна тематическая и стилистическая преемственность с докладной Миеси Киеюки. Все проблемы, затронутые последователями, уже освещались Миеси Киеюки;

2) если докладная Миеси Киеюки, обильно цитирующая китайскую классику, содержала к тому же предложение вполне практических мер, то его последователи плохо ориентировались в вопросах управления. Цитируя канонические произведения, они не подкрепляли их конкретными предложениями;

3) это свидетельствует о том, что ученые и чиновники все больше отстранялись от политической власти. Их докладные записки не отражали реальной действительности, а возвращали к идеалам "светлой старины".

А. В. Козлова (ИСАА) рассмотрела значение ритуалов в жизни аристократии эпохи Хэйан (794 - 1185) и их классификация. Доклад М. Шабалиной (ИСАА) был посвящен реконструкции карьеры хэйанского чиновничества в "Отикубо-моноготари" и "Гэндзи-моногатари".

Литературный блок был представлен докладами Е. М. Дьяконовой (РГГУ), И .В. Мельниковой (Киото, Ун-т Досися), Ю. В. Осадчей (Киев, Институт литературы им. Т. Г. Шевченко).

В чрезвычайно интересном докладе И. В. Мельниковой рассматривалось, как изменилась репрезентация городского пространства в произведениях Ихара Сайкаку (1642 - 1693) и Тамэнага Сюнсуй (1789 - 1843). Докладчица сопоставила такие произведения, как "Мужчина, несравненный в любовной страсти" Ихара Сайкаку и "Сливовый календарь любви" Тамэнага Сюнсуй. В первом действие разворачивается в Киото (старая столица), во втором - в Эдо (новая столица). В результате И. В. Мельникова пришла к следующим выводам. Если у Сайкаку городское пространство дискретно и представляет собой набор точек, в которых трата сексуальной энергии горожан санкционирована и даже сакрализована, то у Тамэнага Сюнсуй городское пространство представляет собой метафору "домик с садом", осознаваемую горожанами как собственная обжитая территория (район Эдо восточнее замка сегуна и берега Сумидагавы). Из веселых кварталов и чайных домиков эрос переместился в пространство частной жизни горожан, в которой отношения полов не сводятся лишь к брачным узам (эстетическая категория шаг).

Е. М. Дьяконова в докладе ""Мир мой сгинул..." Чтение и интерпретация одной танка из Оокагами" рассказала об истории создания и многообразных смыслах одного стихотворения. Это вака, вошедшее в антологию "Сю:исю:" ("Собрание оброненного"), которая была закончена в 1005 - 1006 гг. Фудзивара Кинто: (966 - 1041) или императором Кадзаном (правил в 984 - 986 гг.); стихотворение входит также в Шестой свиток "Оокагами" (XI в.), который называется "Великий министр Митинага". Сложил вака отрекшийся император-монах Судзаку (правил в 930 - 946 гг.) на смертном одре. На английском языке существует два перевода этого стихотворения. Участники и гости конференции, внимательно следившие за многообразием смысловых оттенков по японскому оригиналу, были, в конце концов, вознаграждены и услышали русский перевод столь трудного стихотворения.

В докладе Ю. В. Осадчей "Исповедь как поджанр эго-беллетристики в японской литературе XX в." рассматривались особенности жанра исповеди на примере сопоставления произведений Мисимы Юкио (1925 - 1970) и Дадзай Осаму (1909 - 1948). Хотя на развитие этого жанра оказала влияние западноевропейская литература, в Японии он стал одним из распространенных. Истоки этого, по- видимому, следует искать не только в истории XX столетия, но и в более древних пластах японской культуры. Повествование от первого лица было характерно уже для ранней японской литературы.

На конференции было уделено внимание и особенностям буддийской культуры Японии.

Доклад Д. Г. Главевой (ИДВ РАН) "Принцип хонгаку и его основная интерпретация в традиции буддизма" был посвящен анализу одной из центральных религиозно-философских проблем средневековой Японии, а именно - правильному пониманию принципа хонгаку, или "исходной просветленности" - наличию "просветленной природы" у внешне непросветленных

стр. 169

живых существ. Д. Г. Главева проследила становление и развитие концепции хонгаку в рамках индобуддийской традиции, в частности буддизма махаяны, а затем ее эволюцию и интерпретацию в традиции японского буддизма. Она показала, как принцип хонгаку повлиял на формирование интеллектуальных и эстетических настроений средневекового японского общества, а также выявила исключительную роль этого принципа в устранении основной противоположности буддийского мировосприятия: просветленного состояния сознания и пути его достижения (практики) на основе осознания сущностного всеединства мира. По мнению Д. Г. Главевой, концепция хонгаку, легшая в основу буддийской культуры Японии, обусловила практическую направленность ее основных школ и абсолютное равенство феноменов и ценностей в их построениях.

В докладе Н. Н. Трубниковой (журн. "Вопросы философии") был продемонстрирован оригинальный анализ трактата "Санге: сики" ("Указания [на пути] возвращения к трем учениям"), принадлежащего кисти знаменитого буддийского мыслителя, основателя школы Сингон (букв.: "Истинных слов"), Ку:каю (774 - 835). Выступавшая отметила, что в настоящее время известны два варианта текста, записанные камбуном (видоизмененным китайским письмом) соответственно в 797 и 826 гг. "Санге: сики" представлен в форме спора между конфуцианцем, даосом и буддистом. Для докладчика особый интерес представляло присутствие в тексте цитат из различных сутр. Н. Н. Трубникова сосредоточила свое внимание на цитатах с растительными мотивами, подчеркнув при этом, что в них речь идет не о растениях как таковых, а о китайских персонажах с растительными именами, в данном случае - Конопля и Полынь. Н. Н. Трубникова попыталась также показать, как характеристики растений указывают на особенности образа жизни даосца, буддиста и конфуцианца. Так, конфуцианец, ведущий правильную, организованную жизнь, сравнивается с прямой коноплей, а даос и буддист, отстаивавшие первичность природного (естественного) начала, - со спутанной и кривой полынью.

Выступление Е. С. Лепеховой (ИВ РАН) ""Лотосовая сутра" в "Повести о Гэндзи"" было посвящено одному из аспектов сложного и многогранного процесса влияния буддийского мировозрения на средневековую японскую литературу. В качестве примера выступавшая рассмотрела отражение некоторых проблем и символов "Сутры Лотоса Чудесной Дхармы", одного из ключевых текстов традиции махаяны (II в. н.э.) в литературно-философском памятнике средневековой Японии "Гэндзи-моногатари" ("Повести о Гэндзи", начало XI в.). Объектом ее внимания стали прежде всего идейные и концептуальные соответствия "Сутры Лотоса" и "Гэндзи-моногатари". По предположению Л. С. Лепеховой, "Сутра Лотоса" оказала на "Повесть о Гэндзи" не меньшее влияние, чем классические китайские и японские источники. Идеи и образы из "Сутры", а также связанные с ней ассоциации прослеживаются в сюжете повести и придают ей глубокий философский смысл.

В. Ю. Климов (СпбГУ) в докладе "Письма высокомудрого Рэнне" проанализировал один из способов взаимодействия восьмого иерарха буддийской школы "дзедо синею" (школы Истинной веры Чистой земли) Рэнне с религиозной общиной. Вторая половина XV в. была временем расцвета "дзедо синею". Большую роль в этом сыграл Рэнне: он добился расширения влияния школы в немалой степени благодаря посланиям к верующим (адепты храма Восточного Хон-гандзи называли эти послания о-фуми, адепты храма Западного Хонгандзи - гобунсе). Самое раннее письмо, дошедшее до нас, датировано 2-м годом эры Кансе (1461) и адресовано Хокэй-бо и Кудзэну. Часть наиболее значимых посланий были объединены в пять тетрадей (годзе: итибу) по инициативе Дзицуне, старшего сына иерарха. Обязанность по отбору писем была возложена на Энне, старшего сына Дзицуне. В тетрадях они расположены в хронологическом порядке. Послания написаны простым, понятным для рядового японца того времени языком, но в то же время отмечены глубоким знанием основных трактатов, сутр школы, цитаты из которых широко представлены в текстах писем. Докладчик занимается переводом и исследованием этих писем.

Доклад С. Х. Булацева (СПбГГУ) "Категория "куфу" в системе обучения-воспитания традиционным искусствам Японии" был посвящен исследованию семантики термина куфу: (кит.: гунфу) в китайской и японской традициях. Перечислив основные значения куфу: в практике дзэн-буддизма: "ментальная деятельность по духовному самосовершенствованию", т.е. "обдумывание средств и способов совершенствования духа", "усердное выполнение буддийской практики", "волевой поиск высшей истины", "сосредоточение воли и развитие интуиции с конечной целью познания глубинного смысла искусства", докладчик подчеркнул, что в китай-

стр. 170

ском контексте семантическое поле термина намного шире. Здесь под гунфу подразумеваются не только определенные действия в рамках духовной практики, а работа в широком смысле этого слова, в том числе и вынужденный труд, и свободное время для совершения какой-то деятельности. Выступавший обратил внимание присутствующих на изменение характера функционирования явления куфу:. В китайской традиции гунфу предполагает толчок для внутренней духовной активности со стороны учителя. В японской культуре психотренинга и самоконтроля - со стороны группы. Иными словами, индивидуальная мотивация "волевого поиска высшей истины" и ее передачи "от сердца к сердцу" заменяется групповой мотивацией. В современной Японии внутренняя ментальная деятельность по совершенствованию духа находится под контролем группы.

Ю. Л. Кужель (Москва) в докладе "Мир и синто в драматургии дзерури" отметил, что драматургия XVIII в. насыщена мифологическими аллюзиями. Театральный зритель благодаря драматургии соприкасался с мифопоэтическим пластом культуры. У него было достаточно знаний, чтобы без особых комментариев понять "зашифрованный" текст. Широко используемые в драматических произведениях реминисценции свидетельствовали о нормативности мышления, предполагавшего необходимость наличия подтекста, неотделимость связи с мифологическим прошлым.

Доклад Е. Э. Войтишек (Новосибирск) был посвящен изучению мира духов и оборотней в фольклорных представлениях японцев (на примере карт обакэ-карута). Докладчица рассказала о наиболее важных фольклорных персонажах, фигурирующих в карточных играх и об их семантике.

Г. Е. Комаровский (МГИМО МИД РФ), несколько лет преподававший в одном из японских университетов, в докладе "Японский студент глазами российского преподавателя" поделился впечатлениями от общения с японскими студентами.

И. В. Жукова (Ун-т Н. Нестеровой) в докладе "Национальный характер и традиции в японской детской песне XVIII-XIX вв." рассмотрела специфику японской детской песни. Она охарактеризовала изменения, происходившие в этом жанре за указанный период, связанные, по ее мнению, с переменами в политике государства.

Материалом для доклада М. В. Строевой (СпбГУ) "Японо-русские контакты в конце 80-х гг. XIX в." послужили архивные данные о неофициальных визитах высокопоставленных лиц правительства Японии-в Россию в 1886 - 1888 гг. Япония, активно наращивавшая свою военную мощь, стремилась собрать информацию о своем потенциальном противнике. Во время визита графа Курода во Владивосток и Санкт-Петербург в 1886 г. по его просьбе российская сторона предоставила ему, в частности, сведения об административном устройстве, личном населении, природных богатствах, промышленности Сибири и Дальнего Востока. В 1887 г. Россию посетил японский морской министр граф Сайго, целью которого было ознакомление с российским военно-морским потенциалом. Наконец, в 1888 г. председатель Верховного совета граф Ито и морской министр граф Сайго посетили Владивосток на японском военном судне. Посещение японскими кораблями основного дальневосточного порта России, наряду с посещением корейских и китайских портов, было уже фактической демонстрацией военно-морской мощи Японии. В целом незадолго до русско-японской войны японская сторона была значительно лучше русской осведомлена о военном и морском потенциале противника.

Подводя итоги, участники конференции отметили ее безусловную своевременность и востребованность. Об этом свидетельствует растущее год от года количество докладов, разнообразие тем, расширение географии участников. Вписаться в двухдневные рамки становится все труднее, и, возможно, на следующий год придется подумать о проведении трехдневной конференции.

Permanent link to this publication: