История кыргызов - тюркоязычного народа, обитавшего в бассейне Верхнего Енисея, насчитывает много веков. Однако один из периодов их истории вызывает особый интерес и особенно много споров. Это так называемая эпоха великодержавия, получившая свое образное название в 1927 г. в научно-популярной книге академика В. В. Бартольда [Бартольд, 1963, с. 489 - 500]. Эпоха охватывает сравнительно короткий промежуток времени, нижняя граница которого, по-видимому, ни у кого не вызывает сомнений, - 840 г., когда кыргызы сокрушили Уйгурский каганат, почти в течение века объединявший центральноазиатские степи, и на некоторое время сделались хозяевами Центральной Азии. Верхней границей чаще всего принимается 916 г., датирующий провозглашение киданьской империи Ляо, власть правителей которой быстро распростерлась и на территорию современной Монголии. Между тем о столкновениях киданей с кыргызами источники не сообщают, из чего, видимо, должно следовать, что кыргызы этими землями уже не распоряжались, и поэтому такая датировка некорректна и неоправданно удлиняет "эпоху великодержавия ". Есть также другие исторические и археологические данные, заставляющие усомниться в справедливости не только даты 916 г., но и самого термина [Азбелев, 2007 а, б; Drompp, 2005, с. 200].

Ключевые слова: кыргызы, Центральная Азия, Уйгурский каганат, "кыргызское великодержавие".

Если культура кыргызов на их родине известна более или менее хорошо благодаря как многочисленным археологическим находкам, так и письменным свидетельствам самих кыргызов и других народов, то об их образе жизни в монгольских степях, доставшихся им после победы над уйгурами, сведений гораздо меньше. Поведение этого народа на захваченных землях представляет собой интригующую загадку. Кыргызы, совмещавшие кочевое скотоводство, земледелие и занятие ремеслами, оказались хозяевами ландшафтов, мало пригодных для хлеборобства и оседлой жизни. Эти обширные пространства были для них чужими и с географической, и с культурологической точки зрения. Обычно чужую землю либо делали "своей" как в правовом, так и время спустя в сакральном смысле, либо подвергали грабительским набегам и нещадно эксплуатировали. Понятно, что в первом случае она имела шансы сохраниться в достаточно хорошем состоянии, поскольку традиционная культура центральноазиатских номадов была нацелена на сбережение среды обитания; во втором же случае ее участь была незавидна. По-видимому, кыргызы избрали третий вариант - они отказались от захваченной территории, когда в силу сложившейся исторической ситуации грабить там стало уже некого. Возможно, это отчасти объясняет их сравнительно быстрый уход из Монголии.

Цель нападения кыргызов на Уйгурский каганат объясняется в исторической литературе по-разному, что вытекает, в частности, из противоречивости источников.

Из знаменитого декларативного заявления кагана Ажо, еще в начале 820-х гг. адресованного уйгурскому кагану, не вполне ясно, что он намеревался сделать с уйгурским государством в случае победы, в которой он сам, похоже, не сомневался: "Твоя судьба кончилась. Я скоро возьму Золотую твою орду, поставлю перед нею моего коня, водружу мое знамя. Если можешь состязаться со мною - приходи; если не можешь, то скорее уходи" [Бичурин, 1950, с. 355 - 356]. В течение 820-х гг. кыргызы медленно выдавливали уйгуров с территории нынешней Тувы [Кызласов, 1979, с. 280 - 290]. В политический центр своих противников, находившийся в долине Орхона, они пришли не по собственному почину, а по приглашению мятежного полководца Кюлюг-бага-та-хана из племени эдизов, совместно с которым взяли и разрушили уйгурскую столицу Орду-Балык, а после совершили несколько походов в глубь Центральной Азии. Едва ли Кюлюг-бага-тархан звал кыргызское войско для того лишь, чтобы отдать ему земли каганата. По-видимому, результат этой акции оказался неожиданным для всех ее участников. Однако действительно ли кыргызы нуждались в степных просторах Монголии? Или они горели желанием отомстить за прежние поражения, например за жестокий разгром их стойбищ уйгурами в 795 г.? Или просто хотели разграбить государство, о богатствах которого они не могли не знать?

Кыргызско-китайская переписка 840-х гг. тоже не дает однозначного ответа. Может показаться, что кыргызский каган намеревался овладеть землями, принадлежавшими уйгурам, и создать государство по типу тюркских каганатов. Так, в 842 г. кыргызский посланник Табу-хэцзу доставил в пограничную китайскую крепость письмо, в котором, помимо прочего, извещалось о дальнейших планах кыргызов: "...сообщили, что будут переселяться на реку Хэло, чтобы жить на старой территории Уйгурского государства" [Малявкин, 1983, с. 101]. По-видимому, в Чанъане не приветствовали перспективу соседствовать с новым народом, казавшимся в те годы сильным. В августе следующего года танский император У-цзун писал кагану: "Еще мы узнали, что нынешней осенью (Вы) хотите переселиться в ставку уйгуров и уничтожить их великое государство. Даже если (Вы) сохраните (свое) старое местожительство, этого будет достаточно, чтобы все иноземцы боялись (Вашего) могущества" [Супруненко, 1963, с. 78].

Как показал А. Г. Малявкин, р. Хэло (Хэлочуань) - это р. Эдзин-Гол в Алашани, прославившаяся развалинами тангутского города Хара-Хото. Из писем китайского императора с очевидностью следует желание полностью покончить с хэлочуаньскими уйгурами руками кыргызов. Вероятно, танская дипломатия достигла желаемого, и кыргызы в 843 или 844 г. нанесли удар по уйгурской ставке на Эдзин-Голе, но части уйгуров удалось избежать гибели и скрыться. Интересно, что чуть больше 30 лет спустя побежденные вернулись на прежнее место и наладили отношения с Китаем: "В девятом месяце 2-го года эры правления Цянь-фу (3.X-1.XI.875) уйгуры вернулись в [Хэ] лочуань. В одиннадцатом месяце [2-го года эры правления Цянь-фу] прислали посла Тунло-юйлу, представившего дань. В качестве помощи пожаловано 10 000 кусков шелковой ткани" [Малявкин, 1983, с. 102]. Отсюда вытекает, что кыргызы оставили этот район не позже 875 г. Кроме того, факт присылки уйгурам "помощи" шелком может говорить не только об их слабости и безвредности для Китая, тоже переживавшего не лучшие времена, но и об отсутствии угрозы конфликта с кыргызами из-за возобновившихся контактов и обмена подарками танского двора с уйгурами.

Ю. С. Худяков считает, что кыргызы сначала стремились только к независимости от Уйгурского каганата, но, по мере того как военная удача склонялась на их сторону, они поставили цель достичь господства над всеми кочевыми племенами Центральной Азии [Худяков, 2003, с. 171, 183]. В этом нет ничего неправдоподобного: даже Чингисхан, борясь с врагами на территории самой Монголии, первое время вряд ли помышлял о мировом господстве. Но почему же тогда кыргызы не закрепились в политическом центре рухнувшего каганата, откуда было бы удобно наносить дальнейшие удары по кочевникам и впоследствии управлять объединенной степью?

Бросается в глаза, что кыргызский каган не учредил свою ставку в долине Орхона, где уже существовала развитая инфраструктура: укрепления, поселения, пашни, пути сообщения, а откочевал к горам Танну-Ола, на расстояние в 15 дней конного перехода [Бичурин, 1950, с. 356]. Вместо того чтобы воспользоваться обжитым земледельческим районом возле Орду-Балыка, кыргызы в 840 г. разорили его, сожгли жилища уйгурского кагана и его супруги, разбили триумфальную стелу, переломали даже каменные ступы и жернова [Киселев, 1957, с. 94 - 95]. Отюкенская чернь, с которой обычно связывают Орхон в его среднем течении и овладеть которой стремились прежде многие степные народы [Rogers, 2007, с. 259]¹, похоже, была им не нужна. Этот заметный факт центральноазиатской истории уже был проанализирован в статье М. Дромпа [Drompp, 1999, с. 390 - 403]. В отличие от других обитателей Центральной Азии кыргызы не придали этой местности в Хангайских горах сакрального или политического значения и уступили ее другим народам, расселявшимся по монгольским степям после падения Уйгурского каганата. Более того, источники не говорят о столкновениях кыргызов с какими-либо пришельцами, в первую очередь с набиравшими силу киданями, от которых они пытались бы отстоять свои территориальные приобретения в Монголии.

Как известно, разбитые уйгуры не отступили организованно, а рассыпались по территории Центральной Азии, спасаясь бегством по нескольким направлениям. Часть уйгуров во главе с каганом Энянем пыталась укрыться в землях шивэй, но в результате фактически была поделена между семью племенами шивэй, как добыча. В 847 г. кыргызский военачальник Або ударил по шивэй в районе юго-западных отрогов Большого Хингана, нанес им поражение, собрал уйгуров и вернул их на прежние места к северу от Гоби [Малявкин, 1974, с. 30, 31; Малявкин, 1975, с. 67]. На этом основании можно предполагать, что кыргызам не были нужны пустующие степи. Вероятно, они отдавали себе отчет в том, что вряд ли смогли бы их самостоятельно освоить. Больше пользы захватчики могли извлечь из покоренных уйгуров, расселив их в Монголии и заставив платить дань. Похоже, и этот план реализовать кыргызы оказались не в состоянии. Их военная сила не была столь значительной, как, по-видимому, представлялось первое время китайцам, пытавшимся использовать кыргызов для окончательного искоренения уйгуров, и, кроме того, Монголия была не единственным местом их военной экспансии - немалые силы должна была поглощать борьба за овладение Восточным Туркестаном.

¹ Согласно обоснованным предположениям Л. Мозеса, контролировать Отюкен в средние века означало контролировать всю Монголию, поэтому все кочевые народы от хунну до монголов, преуспевшие в создании сравнительно прочных государств в монгольских степях, основывали центр своей власти именно здесь, в долине Орхона. Соседние племена подчинялись хозяевам Отюкена. Те же кочевники, которые по каким-то причинам пренебрегли Отюкеном: юэчжи, теле, кереиты, татары, оказались не способны консолидировать племена Центральной Азии. С утратой этой сакральной территории рушилась система племенного подчинения, подобная феодальной (вассал-лорд), что иллюстрируется примерами жуаньжуаней, тюрков и уйгуров. Особый случай - кидани, о которых автор пишет сначала как об исключении из сформулированного им правила (они управляли Монголией не из Отюкена), а потом связывает гибель киданьской системы контроля над кочевниками с потерей ими Отюкена [Moses, 1974, с. 115 - 116]. Между тем известно, что киданьская империя Ляо развалилась под ударами чжурчжэней раньше, чем кидани вывели свой 20-тысячный гарнизон из города Чэн-Чжоу, являвшегося штаб-квартирой киданьского наместника в Монголии. Сюда прибыл в 1124 г. основатель государства Западное Ляо Елюй Даши в надежде сплотить кочевые племена против чжурчжэньской угрозы. Исследователи еще не пришли к единому мнению относительно места расположения этого города. Х. Пэрлээ, А. Л. Ивлиев, Н. Н. Крадин, С. В. Данилов и некоторые другие историки и археологи локализуют его в сомоне Дашинчилэн Булганского аймака Монголии и идентифицируют с городищем Чинтолгой балгас. В пользу этого говорит нахождение слоя, датированного уйгурской эпохой, под слоем киданьского времени, что согласуется с данными письменных источников о создании укрепленного киданьского поселения на месте уйгурского города Хэдун. Другие специалисты помещают его на Орхоне, в районе столиц кочевых империй, что хотя и не подтверждено пока археологически, но представляется обоснованным с геополитической точки зрения. Во всяком случае, нахождение в долине Орхона киданьского города отмечено в летописях.

Доказательства того, что кыргызы намеревались закрепиться на захваченных территориях, весьма немногочисленны, но они все-таки имеются, и их нельзя сбрасывать со счетов. Руническая надпись середины IX в., обнаруженная в 1975 г. в долине р. Тэс в Северо-Западной Монголии, как будто подтверждает раздел захваченных земель между кыргызской верхушкой. Надпись гласит: "Я, Тепек Алп Сол, (это) написал". Она повторена дважды, причем в одном случае сопровождается родовой тамгой. Содержание надписи и наличие тамги указывает на то, что она маркировала новые владения знатного полководца и дипломата, в 843 г. возглавлявшего первое кыргызское посольство к танскому двору [Кляшторный, 2006, с. 348]. О хозяйственном освоении захваченных земель может свидетельствовать также Суджинская надпись, в которой, в частности, говорится: "Я был богат: у меня было десять аилов, мои кони неисчислимы" [Кляшторный, 2007, с. 96]. Надпись найдена Г. Рамстедтом в 1900 г. к северо-западу от горного массива Дзамар (Хангай, Монголия) и атрибутируется как кыргызская. Однако из ее содержания отнюдь еще не следует, что аилы и стада знатного кыргыза обязательно располагались в Хангае, где он, по-видимому, был погребен. И. В. Кормушин интерпретирует надпись как декларацию от имени усопшего, назначенного сюда по службе, что эти земли отныне принадлежат кыргызам, а отнюдь не уйгурскому роду Яглакар. В надписи упоминаются две должности меморианта: наместника и судьи; последняя, по предположению И. В. Кормушина, была связана с задачей легитимизации захвата земель и прочей крупной собственности на территории каганата [Кормушин, 2009, с. 187 - 188]. В местности Бичигту-Булак сомона Хатанбулак Восточно-Гобийского аймака обнаружен рисунок на скале, изображающий всадника без головного убора на лошади, грива которой прорисована в виде трех зубцов. Полагают, что эти признаки указывают на кыргызское происхождение рисунка и позволяют датировать его концом IX - началом X в. [Дорж, 1974, с. 74 - 76].

Разбив врагов, кыргызы занялись магическим "обезвреживанием" чужой территории. Они пытались нейтрализовать враждебную силу, заключенную, согласно представлениям кочевников, в голове, для чего, вскрывая чужие могилы, отделяли голову захороненных воинов от тела. Такая картина открылась перед археологами на могильнике Саглы-Бажи I в Туве, в пределах которого было обнаружено погребение древнетюркского воина с конем VIII-IX вв. Оно было потревожено, когда трупы еще не успели истлеть. Проникшие в погребение отделили головы у человека и коня, изломали найденный там железный нож, но не взяли такой ценный для того времени предмет, как фрагмент китайского металлического зеркала. Время нарушения могилы и "обезвреживания" покойного относят к периоду кыргызской экспансии [Грач, 1980, с. 118 - 119].

На территории Монголии найдены лишь отдельные кыргызские погребения. Их немногочисленность и невыразительность подтверждают, на наш взгляд, непризнание кыргызами этих земель "своими" в сакральном понимании этого слова. По поводу появления в Монголии могил кырзызских воинов существуют различные предположения. Вполне обоснованной представляется версия Ю. С. Худякова и Д. Баяра, описавших одно из таких захоронений в местности Нахиугийн-Манхан в Завханском аймаке (Западная Монголия): отступающий кырзызский отряд был вынужден оставить тело погибшего товарища, судя по вооружению и доспехам, из знатного рода [Худяков, Баяр, 1992, с. 36 - 44]. Надо думать, при более благоприятной ситуации его доставили бы в родные кочевья, где бы и погребли.

Согласно распространенной в отечественной науке точке зрения, в середине IX в. границы Кыргызского каганата на западе достигали Иртыша, на юге упирались в Гоби, на севере проходили по Ангаре и Селенге, а на востоке - по Большому Хингану. Однако уже в 916 г. усилившиеся кидани совершили поход в Монголию под предводительством Елюй Амбаганя (907 - 926), подчинили себе тюрков, туюйхуней, шато и дансянов, причем о кыргызах источник молчит. В 924 г., во время второго похода, кидани дошли до Орхонской долины и не встретили там кыргызов, после чего киданьский правитель

предложил уйгурам вернуться на пустующие земли, но те отказались [Bretshneider, 1888, с. 256; Wittfogel, Feng Chia-sheng, 1949, с. 575 - 576]. Эта поразительная ситуация, когда три разных народа по своей воле отказываются от удобной и стратегически очень важной местности в центре Монголии, позволила Л. Н. Гумилеву предположить, что в то время монгольские степи из-за аридизации климата превратились в пустыни, на которые не находилось желающих [Гумилев, 1992, с. 49, 54]. Может быть, исследователь прав, и Центральная Монголия в X в. действительно не могла обеспечить стада достаточным количеством подножного корма и воды, заставляя людей прижиматься к более влагообеспеченной периферии. Возможно, были и какие-то иные причины.

Есть веские основания думать, что "великодержавие" закончилось уже в 847 г. со смертью победоносного кагана Ажо. Вполне вероятно, что вскоре после этого начался отток кыргызов на север, прежде всего в Туву, где они закрепились на более длительный срок. В X в. здесь сосредоточивается основная масса кыргызского населения. Полагают, что каганская ставка с начала до середины X в. находилась в долине реки Элегест, затем, возможно под давлением киданей, переместилась в Минусинскую котловину [Грач, Савинов, Длужневская, 1998, с. 67 - 68]. Таким образом, власть кыргызов уже в начале X в. ограничивалась Верхним и Средним Енисеем, а Монголия была ими оставлена еще раньше. Так, М. Дромп обосновывает тезис, что их набеги в глубь степей осуществлялись в короткий промежуток времени - между 840 и 848 гг. [Drompp, 1999, с. 403]. Напомним в этой связи, что еще А. Н. Бернштам ограничивал кыргызское правление в монгольских степях 840 - 860-ми гг. [Бернштам, 1946, с. 169, 170]. Именно этими годами датируется граница максимального расширения Кыргызского каганата в Национальном атласе Монголии [Монгол улсын..., 2009, с. 54].

Д. Г. Савинов объяснял добровольный уход кыргызов несовместимостью земледельческой основы их хозяйства с условиями горно-степных засушливых районов Центральной Азии. По его мнению, эту особенность своего хозяйства кыргызы сохранили и после захвата монгольских степей, но, не желая отрываться от своих оседлых поселений на севере, они после победы над уйгурами не перевели столицу на Орхон [Савинов, 1978, с. 35 - 40; Савинов, 1984, с. 102]². Данное положение разделяется М. Дромпом [Drompp, 1999, p. 400 - 402], но оспаривается некоторыми другими специалистами [Бутанаев, Худяков, 2000, с. 118]. Ю. С. Худяков не соглашается с тем, что кыргызы оставили степи из-за невозможности заниматься земледелием, так как оно уже успешно практиковалось уйгурами, однако пришельцы уничтожили ростки оседло-земледельческой культуры в районе Орду-Балыка. Рассмотрев дискуссию по вопросу, были кыргызы кочевниками или оседлыми жителями, автор относит их к кочевым скотоводам [Худяков, 1984, с. 22 - 23].

Если предположение о несовместимости занятия земледелием с природно-климатическими условиями Монголии как о причине ухода кыргызов с захваченных земель было бы верным, то остается вопрос, почему они не смогли приспособить свое хозяйство к этим условиям, т.е. почему не перепрофилировали его на кочевое скотоводство, как это сделали монголы в тех же IX-X вв., продвигавшиеся в степи из лесных ландшафтов? По моему мнению, причина заключалась в том, что война кыргызов с уйгурами не была войной за господство в степях и кыргызы не планировали надолго закрепляться на территории бывшего Уйгурского каганата, а ограничились его разгромом и разграблением, чтобы как можно больше ослабить своих противников, как несколькими веками позже Тимур в борьбе с Тохтамышем удовлетворился разорением городов Золотой Орды и не оккупировал ее земли.

² Позже Д. Г. Савинов пересмотрел свои взгляды и нашел главную причину в том, что пришельцы не смогли наладить в Центральной Азии систему социально-этнического подчинения, которая существовала у них на родине, и поэтому последовательно переносили каганскую ставку: отроги хребта Танну-Ола в Северной Монголии - городок Кемиджкет в Центральной Туве - верховья Чулыма [Савинов, 2005, с. 38].

Вполне вероятно, что реконструкция, предложенная археологом П. П. Азбелевым, наиболее адекватно отражает ситуацию, сложившуюся в монгольских степях в 840-е гг.: "После разгрома Орду-Балыка кыргызская активность в Центральной Азии на практике свелась к нескольким рейдам и грабительским набегам; базировались кыргызы, судя по всему, в Монголии, но данных об их закреплении еще где-либо, о назначении наместников и т.п. нет, то есть эти походы не сопровождались ни захватами территорий, ни их административно-хозяйственным освоением, - а без государственного строительства о "великодержавии" говорить не приходится. Неясно, как долго кыргызы оставались в Монголии, но очевидно главное: кыргызы мелькнули в Центральной Азии, разрушили и разграбили все, до чего могли дотянуться - и исчезли, ограничившись единственным приобретением - верхнеенисейскими котловинами, где их присутствие в последующие века зафиксировано как археологическими, так и письменными источниками" [Азбелев, 2007(6), с. 108 - 109]. Отсутствие интереса кыргызов к территориальным приобретениям в Центральной Азии П. П. Азбелев вслед за Л. Н. Гумилевым объясняет многолетней засухой в степях, ставших непригодными для хозяйственного освоения [Азбелев, /б.г./]. Действительно, возникший после гибели Уйгурского каганата политический вакуум подталкивает к такому предположению. В его пользу говорит и известная реконструкция климата Евразии, выполненная И. В. Ивановым и И. Б. Васильевым [Иванов, Васильев, 1995, с. 247].

Между тем, согласно данным того же Л. Н. Гумилева, в IX в. здесь имел место период увлажнения, а усыхание степей началось лишь век спустя [Гумилев, 1993, с. 287]. Данные по температуре рассматриваемого периода приводит китайский исследователь Чжу Кэчжэнь: в VII-IX вв. в Китае стало теплее, чем в III-VI вв., но затем началось новое сильное похолодание, особенно усилившееся к началу XI в. [Крюков, Малявин, Софронов, 1987, с. 91]. Можно полагать, что китайские данные в определенной мере характеризуют и ситуацию в степях к северу от Великой стены. Поэтому, вероятно, центральноазиатский климат эпохи кыргызского нашествия мог быть сравнительно влажным и теплым и, как таковой, должен был благоприятствовать развитию сельского хозяйства. Впрочем, нам ничего не известно о сезонном распределении осадков, а от этого зависит не только успех земледелия, но и сохранность стад: более обильные летние дожди способствуют хорошему росту трав и сельскохозяйственных культур, тогда как сильные снегопады зимой делают оставшуюся на корню высохшую траву недоступной для скота и обрекают его на гибель от истощения. Предположим, климат изменился в благоприятную для обитателей Центральной Азии сторону. Как раз в эти годы с Аргуни по степям начали растекаться монгольские племена, прежде бывшие насельниками лесных и лесостепных ландшафтов. Им удалось приспособиться к кочевому образу жизни и выстроить новый хозяйственный уклад. Что же мешало кыргызам поступить подобным образом?

В ту эпоху монгольские племена множились и жестко конкурировали за природные ресурсы. Отголоски этой борьбы явственно слышны даже в "Сокровенном сказании" - историко-эпическом произведении, обычно датируемом 1240 г. Мигрировавшим, а может быть, даже "выдавливаемым" в степь людям уже не было пути назад, и это была именно миграция, а не военные набеги за добычей. Им оставалось только пытаться закрепиться на новых землях либо погибнуть. В противоположность монголам за спиной у кыргызов были родные земли, благодатная Минусинская котловина, семьи, могилы предков. Политическая ситуация в их племенной конфедерации была сравнительно стабильна и позволила ей просуществовать в качестве самостоятельного и достаточно влиятельного политического организма до конца XIII в. Кыргызам было куда отступать. Но удержать колоссальные пространства Центральной Азии они были не в силах. Более того, они не смогли даже добить разбежавшихся по периферии Центральной Азии уйгуров, хотя китайская дипломатия активно их к этому подталкивала. В самих же степях грабить стало, по-видимому, просто некого: жившие там кочевники

скорее всего были обескровлены еще своими прежними господами - уйгурами, а потом и самими кыргызами. Какую роль при этом сыграл климат, сказать сложно. Точно известна массовая гибель скота в 839 г., ослабившая Уйгурский каганат. О голоде в степях повествуют китайские записи за 842 и 847 гг., на основании чего можно предположить, что в те годы Центральная Азия попала в полосу погодных катаклизмов. Сведения о потеплении и увлажнении данному предположению отнюдь не противоречат.

Наконец, могла существовать какая-то связь между смертью кыргызского кагана Ажо в 847 г. и ослаблением, а затем и прекращением кыргызской активности в Центральной Азии. Не стало Ажо - и почти сразу закончились военные кампании в Монголии. Насколько это совпадение случайно? По моему убеждению, здесь мы сталкиваемся с закономерным явлением: полководцы, а они были представителями высшего эшелона власти, вернулись в каганскую ставку для совершения погребальных ритуалов и решения вопроса о престолонаследии, как это, вероятно, было в 1242 г. в связи со смертью великого хана монголов Мункэ (1229 - 1241), заставившей монгольские войска отступить из Европы и на время свернуть боевые действия в Китае. По-видимому, последующие события не благоприятствовали организации новых набегов, а вскоре, несмотря на признаваемый едва ли не всеми историками политический вакуум в монгольских степях, Центральная Азия обрела новых хозяев в лице татар, монголов и, наконец, киданей. Даже не будучи объединены, кочевые племена могли оказать непрошеным гостям сильное сопротивление.

На сегодняшний день ввиду крайней недостаточности материалов суждения о природопользовании кыргызов в Центральной Азии могут носить лишь характер предположений. При этом представляется не вполне корректным экстраполировать данные, относящиеся к кыргызам в их бытность на Енисее (а именно к этому периоду относится основной массив информации, имеющийся в китайских и персидских источниках, не говоря уже об археологических находках), на кыргызов во время пребывания в монгольских степях³. Скорее всего их деятельность в Центральной Азии сводилась к серии военных походов, в ходе которых они не создавали опорных пунктов и не предпринимали попыток основать свое хозяйство. Если даже такие попытки предпринимались, они не могли сколько-нибудь серьезно изменить природную среду. Нельзя пока ничего сказать и об инновациях, которые могли быть принесены кыргызами в культуру природопользования центральноазиатских кочевников. Сравнение способов хозяйствования и использования природных ресурсов номадами до катастрофы 840 г. и после установления в степях владычества монголов в XI-XII вв. не позволяет выявить каких-либо принципиальных различий, поэтому период кыргызской экспансии, а равно и киданьского сюзеренитета, по-видимому, не прервал многовековых кочевых традиций этого историко-культурного региона.

³ Образ жизни кыргызов на Енисее, описанный их соседями-современниками, характеризует их как полуоседлый народ: "[Основными статьями] их благосостояния являются хырхызские повозки, овцы, коровы и лошади. Они кочуют [в поисках] воды, сухой травы, [благоприятной] погоды и зеленых лугов. Они поклоняются огню и сжигают мертвых. Живут они в юртах и шатрах, занимаются охотой и ловлей. ...И у всех этих разновидностей хырхызов нет, конечно, совсем ни деревень, ни городов, и все [они] селятся в шатрах, кроме того места, где живет хакан" [Худуд ал-алам, 1973, с. 41 - 42]. "Сеют просо, ячмень, пшеницу и гималайский ячмень. Муку мелют ручными мельницами; хлеб сеют в третьей, а убирают в девятой луне. Вино квасят из каши. Нет ни плодов древесных, ни овоща огородного. Лошади плотны и рослы. Лучшими считаются, которые сильно дерутся. Есть верблюды и коровы; но более коров и овец. Богатые землепашцы водят их по нескольку тысяч голов" [Бичурин, 1950, с. 351 - 352]. Достаточно полно хозяйство кыргызов описано в работе: [Евтюхова, 1948].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Азбелев П. П. Древние кыргызы. Очерки истории и археологии // http://kronk.narod.ru/mono/mono.htm.

Азбелев П. П. Кыргызы и Китай: о пределах доверия к летописям // Природные условия, история и культура Западной Монголии и сопредельных регионов (Материалы VIII международной конференции, г. Горно-Алтайск, 19 - 23 сентября 2007 г.). Т. I. Горно-Алтайск, 2007(a).

Азбелев П. П. Об инновациях IX в. в южносибирских культурах // Изучение историко-культурного наследия народов Южной Сибири. Вып. 6. Горно-Алтайск, 2007(6).

Бартольд В. В. Киргизы. Исторический очерк // В. В. Бартольд. Сочинения. Т. II (1). М.: Изд-во восточной литературы, 1963.

Бернштам А. Н. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок VI-VIII веков. М.: Изд-во АН СССР, 1946.

Бичурин Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. 1. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950.

Бутанаев В. Я., Худяков Ю. С. История енисейских кыргызов. Абакан: Изд-во Хакасского гос. ун-та, 2000.

Грач А. Д. Древнекыргызские курганы у северной границы котловины Больших Озер и находки тибетских надписей на бересте // Страны и народы Востока. Вып. XXII. Кн. 2. М.: Наука, 1980.

Грач А. Д., Савинов Д. Г., Длужневская Г. В. Енисейские кыргызы в центре Тувы. М.: Фундамента-Пресс, 1998.

Гумилев Л. Н. В поисках вымышленного царства. М.: Товарищество Клышников, Комаров и Ко, 1992.

Гумилев Л. Н. Ритмы Евразии. М.: Экопрос, 1993.

Дорж Д. Гобийский всадник // Бронзовый и железный век Сибири. Новосибирск: Наука, 1974.

Евтюхова Л. А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов). Абакан: Изд-во Хакасского НИИ языка, литературы и истории, 1948.

Иванов И. В., Васильев И. Б. Человек, природа и почвы Рын-песков Волго-Уральского междуречья в голоцене. М.: Интеллект, 1995.

Киселев С. В. Древние города Монголии // Советская археология. 1957. N 2.

Кляшторный С. Г. Памятники древнетюркской письменности и этнокультурная история Центральной Азии. СПб.: Наука, 2006.

Кляшторный С. Г. Суджинская надпись: этапы интерпретации // Basileus: сборник статей, посвященный 60-летию Д. Д. Васильева. М.: Наука, 2007.

Кормушин И. В. Тамговые аналогии наскальных надписей из долины р. Алаш (Западная Тува) и стелы из Суджи (Северная Монголия), или Еще раз к вопросу о кыргызском характере Суджинской надписи // Тюркологический сборник. 2007 - 2008. М.: Наука, 2009.

Крюков М. В., Малявин В. В., Софронов М. В. Этническая история китайцев на рубеже средневековья и нового времени. М.: Наука, 1987.

Кызласов И. Л. Новые свидетельства уйгуро-хакасских войн IX века // Советская археология. 1979. N 3.

Малявкин А. Г. Материалы по истории уйгуров в IX-XII вв. Новосибирск: Наука, 1974.

Малявкин А. Г. Китай и уйгуры в 840 - 848 гг. // Сибирь, Центральная и Восточная Азия в средние века. Новосибирск: Наука, 1975.

Малявкин А. Г. Уйгурские государства в IX-XII вв. Новосибирск: Наука, 1983.

Монгол улсын ундэсний атлас (Монгольский государственный национальный атлас). Улаанбаатар, 2009.

Савинов Д. Г. О длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии // Вестник ЛГУ. Сер. История. Язык. Литература. 1978. Вып. 3. N 14.

Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. Л.: Изд-во ЛГУ, 1984.

Савинов Д. Г. Система социально-этнического подчинения в истории кочевников Центральной Азии и Южной Сибири // Монгольская империя и кочевой мир. Кн. 2. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2005.

Супруненко Г. П. Документы об отношениях Китая с енисейскими кыргызами в источнике IX века "Ли Вэй-гун хойчан ипинь цзи" // Известия АН КиргССР. Т. V. Сер. общественных наук. Вып. I. Фрунзе, 1963.

Худуд ал-алам. Пер. З. Н. Ворожейкиной // Материалы по истории киргизов и Киргизии. Вып. 1. М.: Наука, 1973.

Худяков Ю. С. История дипломатии кочевников Центральной Азии. Новосибирск: Изд-во НГУ, 2003.

Худяков Ю. С. К вопросу о хозяйственно-культурном типе енисейских кыргызов в эпоху средневековья // Этнография народов Сибири. Новосибирск: Наука, 1984.

Худяков Ю. С, Баяр Д. Средневековый памятник в местности Нахиугийн-Манхан в пустыне Монгол Эле // Северная Азия и соседние территории в средние века. Новосибирск: Наука, 1992.

Bretshneider E. Mediaeval Researches from Eastern Asiatic Sources. Vol. I. L., 1888.

Drompp M.R. Breaking the Orkhon Tradition: Kirghis Adherence to the Yenisei Region after A.D. 840 // Journal of the American Oriental Society. 1999. Vol. 119. N 3.

Drompp M.R. Tang China and the Collapse of the Uighur Empire: a Documentary History. Leiden, Boston, 2005.

Moses L.W. A Theoretical Approach to the Process of Inner Asian Confederation // Etudes Mongoles. Cahier 5. 1974.

Rogers J.D. The Contingencies of State Formation in Eastern Inner Asia// Asian Perspectives. Vol. 46 (2). 2007.

Wittfogel K.A., Feng Chia-sheng. History of Chinese Society Liao (907 - 1125). Philadelphia, 1949.

Permanent link to this publication: