В 2005 г. сошлись две даты в жизни выдающегося китаиста, создателя школы синологов-литературоведов, истинного мастера художественного перевода китайской классической поэзии, доктора филологических наук, профессора, заслуженного деятеля науки РСФСР Льва Залмановича Эйдлина (1910 - 1985). 5 января ему исполнилось бы 95 лет, 28 октября - горькая годовщина - 20 лет со дня его кончины [Некролог..., 1986, с. 214].

Л. З. Эйдлин родился в г. Чернигове в семье ремесленника. Первым высшим учебным заведением для Л. З. Эйдлина в 1933 г. стал Московский Дирижаблестроительный институт. Ему предшествовала работа на заводе: чтобы поступить в институт, необходим был трудовой стаж, и будущий студент, освоив слесарное дело, обрел специальность рабочего-металлиста. За два курса, как свидетельствует официальная справка, им были прослушаны и сданы экзамены по 17 дисциплинам, начиная с высшей математики и кончая иностранным языком; знания по большинству предметов оценены как отличные. В 1935 г. Л. З. Эйдлин поступил в Московский институт востоковедения им. Н. Н. Нариманова на китайский сектор. В годы учебы, по признанию Н. Т. Федоренко, Эйдлин "...восхищал упорством в науке и любознательностью" [Федоренко, 2000, с. 208]. Институт был окончен в 1937 г. с дипломом первой степени, присваивавшимся, кстати сказать, на основании постановления Совета Народных комиссаров Союза ССР и ЦК ВКП(б). Выпускник был оставлен в институте в качестве преподавателя китайского языка и литературы. Параллельно с 1938 г. Л. З. Эйдлин занимался в аспирантуре под научным руководством выдающегося китаиста, акад. В. М. Алексеева в Ленинграде, где был теоретический центр востоковедения.

В годы Великой Отечественной войны Л. З. Эйдлин возглавлял Кафедру китайского языка в Военном институте иностранных языков Советской армии. В 1943 г. он защитил кандидатскую диссертацию на тему "Четверостишия Бо Цзюйи". "Чрезвычайно радуюсь Вашему успеху, - писал В. М. Алексеев Л. З. Эйдлину из Борового в Казахстане, где находился в эвакуации. - Итак, волею судеб и наших с Вами хотений мы стали конкурентами"¹ [Баньковская, 1991, с. 184]. Вскоре после защиты диссертации о поэзии Бо Цзюйи Л. З. Эйдлин планирует работу над докторской диссертацией, посвященной поэтическому творчеству Мэн Хаожаня (689 - 740). (Вот по-

¹ Комментируя отношения "конкурентов", дочь академика - М. В. Баньковская рассказывает об эпизоде из "аспирантских лет" Л. З. Эйдлина: "Эйдлин еще в годы аспирантуры получил от Алексеева вместе с темой своей диссертации и четырехтомник Бо Цзюйи из его библиотеки в каком-то, видимо, особо хорошем издании. Дождавшись надежной оказии - академического вагона, курсировавшего время от времени между Москвой и Боровым, он вернул книги в посылке с бумагой, от отсутствия которой остро страдал занятый переводами Алексеев.

Алексеев - Эйдлину. 8.VI.1944. Боровое. Получил книги и роскошную бумагу... Поглядел я на Бо Цзюйи, с такою трогательностью обернутого, и усрамился до последних корней волос [есть еще цзы гэр - (качество, достоинство. - М. Б.)\: как это я посмел эти великолепные тома не подарить достойнейшему их ценителю? Как? Как? И в смущении, наконец, стыдливом, сейчас же с любезнейшим инспектором Упр. делами АН отсылаю Вам в подарок в виде, так сказать, именинного пирога эти нужные Вам больше, чем мне, книги. Да послужат они Вам вдохновением и украшением! Жалею, что в этой серии Мэн-Хаожаня нет..." [Баньковская, 1991, с. 184].

стр. 209

чему, наверное, В. М. Алексеев сетовал на отсутствие у него томов с произведениями этого поэта.) Через несколько лет Л. З. Эйдлину пришлось отказаться от этого исследования в качестве докторской диссертации и просить об изменении темы² . Научный консультант докторанта - академик В. М. Алексеев поддержал своего ученика.

Всю свою жизнь Л. З. Эйдлин почитал В. М. Алексеева как своего наставника и ни разу не отказал ему в своей преданности³ . Ученик и учитель. Все годы их связывала настоящая дружба, освященная китайской поэзией, которой каждый занимался с необыкновенным проникновением и любовью. Между ними не было недомолвок. Их соединяло полное взаимопонимание. Л. З. Эйдлин был рядом с В. М. Алексеевым в долгой и кропотливой работе над материалами для "Китайско-русского словаря". В 1954 г. большой коллектив китаистов за эту работу был отмечен премией Президиума Академии наук СССР.

Л. З. Эйдлин, будучи уже известным специалистом по истории китайской литературы и театра, тонким знатоком и талантливым переводчиком китайской классической поэзии, считал своим непременным долгом воздать должное своему учителю - классику российской синологии. Он последовательно и настойчиво продолжал писать о В. М. Алексееве, о его нетленных трудах, выполнять как бы взятое перед самим собой обещание: содействовать их публикации, отодвинутой годами лихолетья. Он приложил немало сил, чтобы издать научные работы В. М. Алексеева, собранные дочерью академика В. М. Алексеева М. В. Баньковской. Ею была составлена и при постоянном участии китаистов Л. Н. Меньшикова и В. В. Петрова подготовлена к печати книга избранных трудов, посвященных китайской литературе [Китайская литература, 1978]; за ней последовал еще один том со статьями и документами [Наука о Востоке, 1982].

И к первой, и ко второй книге Л. З. Эйдлиным были написаны глубокие, аналитические статьи: "История китайской литературы в трудах академика В. М. Алексеева" [Алексеев, 1978, с. 6 - 28], "Алексеев и наука о Востоке" [Алексеев, 1982, с. 443 - 458]. В 1981 г. Л. З. Эйдлин опуб-

² Сохранилось официальное письмо Л. З. Эйдлина директору Института востоковедения АН СССР акад. В. В. Струве и председателю московской группы института чл. -корр. АН СССР Н. И. Конраду и копии других документов, последовавших в качестве ответа на заявление докторанта с обоснованием просьбы о перемене темы. "Тема моей докторской работы "Поэтическое творчество Мэн Хаожаня (689 - 740)". Мною собраны, - пишет Л. З. Эйдлин, - китайские критические материалы, разработан вопрос о месте и значении поэта в китайских антологиях, сделан перевод (поэтический с комментарием) части стихотворений поэта, по возможности пополнена на основании стихов биография поэта и ведется работа по составлению словаря поэта.

По существу основным материалом являются имеющиеся у меня три издания текстов стихов, и в настоящее время я столкнулся с трудностями, которые могут быть преодолены либо поездкой в Китай на несколько месяцев, либо, в самом крайнем случае, приобретением издания, комментированного китайскими или японскими филологами. <...> Таким образом, я оказался в положении, когда многие стихи не могут быть мною исчерпывающе проанализированы, и вынужден догадкой заменять точное исследование или ограничиться разработкой произвольной части творчества поэта.

Мои письма (а также заявки академика В. М. Алексеева, посланные в Японию) нашим работникам в Китае и Японии о высылке материалов остались безрезультатными... Все это заставляет меня просить разрешения отложить начатую мною работу до того времени, когда обстоятельства, от меня независящие, будут благоприятствовать ее продолжению. Одновременно с этим я прошу разрешить мне в качестве докторской диссертации провести исследование на тему "Поэзия Тао Юаньмина"".

Эта просьба Л. З. Эйдлина была поддержана Н. И. Конрадом, ходатайствовавшим перед докторской аспирантурой АН СССР: "Я хорошо знаю т. Эйдлина с первых шагов его научной работы. Мне пришлось быть его оппонентом при защите им кандидатской диссертации. Тогда же мне стало ясно, что в лице т. Эйдлина наше советское китаеведение получает талантливого, прекрасно знающего китайский язык и литературу специалиста. Мне пришлось и в дальнейшем самым близким образом соприкасаться с ним по совместной работе. И я видел, что мое представление о нем, как о виднейшем китаисте, всегда подтверждалось".

Эти документы датируются концом 1946 г.

³ М. А. Баньковская подробно писала о постоянной переписке Л. З. Эйдлина и В. М. Алексеева, о поддержке, защите имени и трудов Алексеева при его жизни и после смерти, о неизменном содействии напечатанию его неизданных работ [Баньковская, 1991; 2000].

стр. 210

ликовал статью, посвященную учителю. Она начиналась словами: "Замечательному явлению русской и советской многонациональной культуры, которому имя Алексеев, исполнилось 100 лет" [Эйдлин, 1981, с. 129]. В ней Л. З. Эйдлин раскрывает главное, чему своими трудами учит Алексеев, он обращает внимание на то, что речь идет не только о специальных синологических трудах, которым Алексеев безраздельно посвятил свою жизнь: "Ученым написано многое, касающееся науки вообще, науки и жизни человека, вернее, науки и нравственности".

Последнее очень важно в контексте всей статьи. "Нравственность лежит в основе всякой человеческой деятельности, в том числе и научной. Лишь находясь на позициях высокой нравственности, способен исследователь оценивать так или иначе события истории..." [Эйдлин, 1981, с. 129]. Читая написанный Л. З. Эйдлиным текст, очень трудно остановиться в цитировании. Чему же еще призывает автор учиться у Алексеева? - Искренности в жизни и искренности в науке, демократизму в науке, умению соединить науку с искусством... "Нравственные законы, выработанные для себя ученым, - пишет далее Л. З. Эйдлин, - в успехах Алексеева играют не второстепенную роль. Безжалостный в самооценке, беспощадный к себе, Алексеев готов был к любой критике, но с одним лишь условием - порядочности, честного отрицания <...>. Не щадя себя, не оберегая себя от критики, Алексеев не считал необходимым щадить и своих друзей, коль скоро того требовала наука... - и далее, не скрывая своих чувств, Л. З. Эйдлин пишет: - Я смотрю с нежностью на буквы, написанные остро зачиненным его карандашом на полях моих старых рукописей, -мне дороги здесь и порицания и хвала, как дорога была живая его рука, научный критицизм которой все-таки никогда не отделялся от общей доброжелательности" [Эйдлин, 1981, с. 134]. В том, что писал Л. З. Эйдлин о своем никогда не забываемом учителе, можно видеть хранимые им всю жизнь заветы, своего рода доминанты, по которым была выстроена собственная научная деятельность и сложилась практика художественного перевода.

Много внимания Л. З. Эйдлин отдал организации и проведению Алексеевских чтений. Больше сорока лет назад, зимой 1964 г., в одной из аудиторий Восточного факультета ЛГУ по инициативе ведущих в ту пору китаистов Москвы и Ленинграда состоялись первые Алексеевские чтения. В самом посвящении научной конференции выдающемуся востоковеду был заложен манифест следования традициям классического российского востоковедения и продолжения их в своих трудах. Ученики В. М. Алексеева, ученики его учеников не только чтили память Учителя, но и шли по его стопам, неустанно заботились о его научном наследии, во многом оставшемся неопубликованным. Претворение в жизнь этого манифеста - организация, проведение конференций, плодотворные встречи ученых, участие в них докладами в первую очередь вызывают в памяти имена Л. З. Эйдлина, О. Л. Фишман, Б. Б. Бахтина, Е. В. Завадской, И. С. Лисевича, М. И. Никитиной, В. В. Петрова, а также Т. П. Григорьевой, Л. Н. Меньшикова, С. Ю. Неклюдова, Б. Л. Рифтина, В. Т. Сухорукова, Е. А. Серебрякова и многих других ныне здравствующих известных востоковедов.

На первых Алексеевских чтениях было оговорено, что конференция будет созываться раз в два года. Интерес в ней проявили многие исследователи литератур Дальнего Востока. На вторых чтениях вместе с китаистами выступали ученые, занимающиеся изучением истории других восточных литератур. В своих докладах некоторые из них знакомили с результатами наблюдений о влиянии отдельных произведений французских писателей-натуралистов на формирование японского натурализма, и наоборот, о присутствии в системе эстетических воззрений Гонкуров следов их увлечения японским искусством; аналитическое прочтение двух стихотворений Басе и Мандельштама позволило обнаружить их сходство в теме, мелодии и отсутствие сходства в разработке, в гармонии стиха; наконец, исследование "Мейерхольд и китайский театр" продолжило ряд наблюдений прихода на Запад азиатского (по терминологии Б. Брехта) театра [Теоретические проблемы..., 1968, с. 15; с. 37; с. 44]. Такое направление в современном востоковедном литературоведении в дальнейшем получило свое развитие и стало продолжением штудий В. М. Алексеева, которыми он, написав свои сравнительные этюды о китайце III в. Лу Цзи и римлянине I в. до н.э. Горации [Алексеев, 1978, с. 249 - 272], о французе XVII в. Буало и его китайских современниках [Алексеев, 1978, с. 273 - 292], обосновывает правомерность сравнения двух далеко отстоящих одна от другой в пространстве и времени человеческих культур.

Ученые, собиравшиеся на конференции "Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока", были и остаются продолжателями замечательных традиций отечественного востоковедения. Число участников росло с каждым годом. Согласно изданным тезисам,

стр. 211

об участии в третьей конференции заявили 30 человек, к восьмой их было уже 73. Конференция "Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока", неизменными устроителями которой были Институт востоковедения АН СССР, его отделение в Ленинграде и Восточный факультет ЛГУ, становилась авторитетным собранием ученых, привлекавшим к себе внимание востоковедов из других научных центров страны. На ней, помимо известных востоковедов из Москвы и Ленинграда, выступали ученые, молодые научные сотрудники, аспиранты из Владивостока, Киева, Новосибирска, Ташкента, Улан-Удэ, Элисты. Конференции были открыты для начинающих специалистов, работавших в академических институтах и университетах, а также для молодых востоковедов, волей судеб оказавшихся в штате публичных библиотек, разного рода культурно-просветительских учреждений, но не оставивших своего главного дела - изучения литературы одной из стран Востока.

Конференции стали весьма престижной школой востоковедного литературоведения и близких к нему направлений науки. Закономерности литературного процесса, вопросы жанров и стилей, устные и литературные традиции героического эпоса, национальные особенности творчества различных писателей и ряд других проблем литератур Дальнего Востока были отражены в научных докладах, звучавших на заседаниях. Учитывая их несомненную ценность, оргкомитет конференции принял решение рекомендовать авторам готовить на основе докладов статьи с целью их дальнейшей публикации. Так, материалы очередной, шестой по счету, конференции вошли в сборник "Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока". Он открывается статьей Л. З. Эйдлина, в которой автор раскрывает причины объединения исследуемых дальневосточных литератур. "Дальний Восток в применении к этим конференциям не голое географическое понятие, потому что включаются сюда, конечно, и литературы Юго-Восточной Азии, а прежде всего литература Вьетнама, - весь тот Восток, культурные корни которого жили в тесном сплетении со старинной китайской культурой, самобытные литература и искусство которого росли и расцветали в самые давние времена наряду с существованием иероглифической прозы и поэзии (на камбуне, ханмуне, ханване). Мы находим общие с китайской литературой черты в этих литературах древности и средневековья точно так же, как при изучении этих литератур нового времени не можем обойтись без взгляда на Запад" [Эйдлин, 1977, с. 3]. Начиная с восьмой конференции, оргкомитет печатал тезисы и доклады. Таким образом, материалы конференции стали выходить в двух тетрадях.

Не будет преувеличением сказать, что успехи конференции, посвященной литературам Дальнего Востока, своей результативностью послужили толчком к выходу на более широкий форум литературоведов, занимающихся разными литературами Востока. В 1966 г. в Москве на базе Института востоковедения АН СССР состоялся первый симпозиум ученых социалистических стран, посвященный теоретическим и актуальным проблемам восточных литератур. Востоковеды из разных республик СССР, ученые из стран социалистического содружества собирались на эти симпозиумы один раз в четыре года в городах Восточной Европы, где были востоковедные центры. Последний, шестой симпозиум проходил в Улан-Баторе (1988). 1988-й стал годом и последней, тринадцатой конференции "Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока". На титульном листе издания тезисов и докладов она снова была обозначена как Алексеевские чтения. Обращение к имени В. М. Алексеева было знаменательным обещанием продолжать его традиции, продолжать работу над изданием его трудов. Ныне с большим удовлетворением можно сказать, что вышла в свет еще одна книга В. М. Алексеева [Алексеев, 2002 - 2003]. Она также была составлена М. В. Баньковской.

Памятные даты обращают к воспоминаниям, вызывают естественное желание достать с полки оставленные нам книги, перечитать многочисленные статьи Льва Залмановича, вернуться мысленно в те дни и годы, что прошли рядом в работе в секторе литератур ДВ и ЮВА Отдела литератур народов Азии Института востоковедения. Так совпало, что мне, не китаисту по специальности, довелось оказаться в секторе, руководимом Львом Залмановичем с момента его образования в 1961 г. Счастливое совпадение для аспиранта, начинавшего свой путь в изучении восточной литературы и в погружении в проблемы востоковедного литературоведения. Большинство научных сотрудников сектора составляли китаисты. Один за другим ученики Льва Залмановича защищали кандидатские диссертации - их было пятнадцать; без длительного промедления у многих следовали докторские. Сам заведующий стал доктором филологических наук в 1969 г., представив на защиту свою фундаментальную монографию "Тао Юаньмин и его стихотворения" [Эйдлин, 1967]. Заседания сектора с серьезным обсуждением научных ра-

стр. 212

бот, подведением годовых итогов и утверждением планов на следующий год, с отчетами сотрудников о зарубежных командировках часто переходили в дружескую откровенную и всегда интересную, запоминающуюся беседу. Это была школа знаний для всех и во все времена, что Лев Залманович был с нами.

У Льва Залмановича был прекрасный русский язык, свой, ни с кем не сравнимый литературный стиль, красивый, с необычайно аккуратно написанными буковками ясный почерк. При многолетних занятиях китайскими текстами он владел богатствами русской словесности, ее классической поэзии в особенности, и всегда оставался ревнителем настоящей русской речи. Свидетельством тому все написанные труды Л. З. Эйдлина, где каждая фраза или целый семантический период есть точное и изящное выражение мысли автора. "Всегда оказывается, и это подтверждено мировой поэтической классикой с глубокой древности, что мы в состоянии изучать человека через наслаждение поэтическим искусством, то есть, что подлинная поэзия вседоступна вне зависимости от того, в какой умственной среде и в какой период человеческой истории она создавалась - в Китае народные ли это песни старинного "Шицзина", "Чуские строфы" ли Цюй Юаня и следующих за ним поэтов, или "Древние стихотворения" ... "Концепция прекрасного везде одна. Все дело в форме: по миновании ее открывается всечеловеческое содержание" - справедливо утверждает академик В. М. Алексеев, - читаем мы у Л. З. Эйдлина, -и хотя отмечено это в применении к китайской драме, но действительно для любого рода литературы" [Эйдлин, 1986, с. 4]. "Наступает непременная очередь переводчика, - продолжает Л. З. Эйдлин. - Он помогает своему читателю "миновать форму", давая ему посильное представление о последней, и открывает перед его взором "всечеловеческое содержание"". Если вдуматься в мысль В. М. Алексеева, то именно так должен переводчик понимать собственное предназначение и собственную задачу [Эйдлин, 1986, с. 4].

За строками статей Л. З. Эйдлина всегда присутствует он сам. Есть в них и личные признания. Вот хотя бы такое, как в статье о переводах поэзии Аи Цина. Он - ровесник с этим китайским поэтом. "Мне выпало счастье подружиться с поэтом. У меня на полках стоят подаренные им книги, на стене висит подлинник Ци Байши из коллекции Аи Цина, я храню записки, которые он оставлял, когда не заставал меня дома. Наша дружба была почти ежедневной, но недолгой: уже в мой приезд в Китай в 1958 году Аи Цин ушел из пределов досягаемости, и я мог лишь вспоминать наши разговоры, наши прогулки и посещения друзей, наши обеды. Я мечтаю снова увидеть круглое лицо поэта, встретить взгляд его непреклонных веселых глаз, дотронуться рукою до твердого как камень его плеча, услышать чистое звучание его голоса. Будет ли это? Я читаю его стихи..." [Эйдлин, 1983, с. 188]. Забегая вперед, скажем, что через несколько десятилетий, осенью 1985 г., их новая встреча состоялась в Китае.

Л. З. Эйдлин относительно рано стал известен в стране как настоящий знаток китайского языка и китайской литературы, как мастер художественного перевода. Первые же публикации его переводов из китайской классической поэзии привлекли к нему внимание специалистов, читателей и поэтов, которым была интересна восточная поэзия. Л. З. Эйдлин мог распознать, почувствовать внутреннюю связь между китайским поэтом IV в. и русским поэтом XIX в., найти нечто общее в старой китайской лирике и в "античных" стихах К. Н. Батюшкова. Переводы с китайского, принадлежащие Л. З. Эйдлину, становились достоянием русской поэзии. В русской же поэзии он мог расслышать созвучие с китайской:

Ты на кивере почтенном
Лавры с миртом сочетал;
Я в углу уединенном Незабудки собирал, -

говорит Батюшков в стихотворении "К Петину". И далее в тон предшествующему:

Между тем как ты штыками
Шведов за лес провожал,
Я геройскими руками...
Ужин вам приготовлял.
Счастлив ты, шалун любезный,
И в Цитерской стороне:
Я же - всюду бесполезный, И в любви, и на войне...

стр. 213

"Прелестные эти стихи в давнюю пору первых моих работ процитированы были мною для сравнения с параллельными строками в четверостишиях Бо Цзюйи (772 - 846), китайского поэта, жившего за тысячу лет до К. Н. Батюшкова. Но что означает время для истинной поэзии? <...> ...оба они, и китайский и русский поэт, живы для нас на пороге двадцать первого века" [Эйдлин, 1980, с. 202].

Он не раз писал об этом в своих комментариях к переводам, в своем вводном к ним слове. Вот и предваряя стихи танских поэтов, он выделяет одну из тем танской поэзии: "Танская лирика отмечена печалью. Для печали у нее есть много слов - ку, чоу, ю, хуань, бэй, чоучан, тун, шан, тань, цзе... Сила такой поэзии в сочувствии, которое вызывает поэт. И тут же цитирует другого - русского поэта: "Когда, печалью вдохновенный, Певец печаль свою поет, Скажите: отзыв умиленный, В каком он сердце не найдет?" - сказал Баратынский" [Эйдлин, 1986, с. 101].

Л. З. Эйдлин внимательно относился к тому, как переводят на русский язык китайских поэтов. Наверное, не случайно состоялось знакомство и многолетнее общение Л. З. Эйдлина с А. А. Ахматовой. В своих рассказах о ней он с искренним почитанием называл ее только по имени и отчеству. В статье же "Когда поэт переводит... Восток Анны Ахматовой" она именуется исключительно как "поэт Ахматова". В год ее восьмидесятилетия Л. З. Эйдлин откликнулся статьей на выход книги переводов Анны Ахматовой из классической поэзии Востока. Автор статьи задумывается над тем, что нашла Ахматова в поэзии Востока и чем "одарила нас, прикоснувшись к ней". Л. З. Эйдлина не могла не волновать проблема перевода поэзии. "Сколько до сих пор не решенных вопросов, связанных с ним (переводом. - К. Я.), - пишет он далее, - а особенно с отношением его к собственному творчеству переводчика чужой поэзии. Но, кажется, нет спора, что поэзия подлинника воссоздается тогда, когда перевод не вторгается чужеродным телом, а является в гармоническом сочетании с поэзией самого переводчика, когда переводчик сам избирает все близкое ему по душе. Только так и может переводить настоящий поэт" [Эйдлин, 1969, с. 210].

Лев Залманович в статье "Когда поэт переводит..." поведал, как Ахматова однажды сказала ему, что трудиться начала только тогда, когда стала переводить. "А собственные стихи?". - "Что вы, - улыбнулась она, - это не работа, а удовольствие". И далее выстраивается путь, которым Ахматова пришла к переводам восточных стихов; отмечается ее любовь к свободе белого стиха и применение его к переводу стихов Цюй Юаня, по мнению Л. З. Эйдлина, обусловленное желанной необходимостью не утратить весомого слова из жалобы оклеветанного поэта, из повести его о несчастной своей судьбе, о поисках правды на земле и на небе. Вслед за Цюй Юанем появились шесть переводов Ахматовой из Ли Бо и других китайских поэтов. Но китаист Эйдлин выделяет переводы из первых двух, в которых Ахматова "сознательно отвергла присущую оригиналу рифму, бережно лелея чуть не каждое слово поэтов" [Эйдлин, 1969, с. 211]. Эти переводы Ахматовой были чрезвычайно важны для Л. З. Эйдлина, отказавшегося в своей практике перевода китайской поэзии от рифмы и сумевшего удивительным образом сохранить все особенности китайского стиха, чтобы лучше передать содержание и суть стихотворения. В свою очередь, можно добавить, что Ахматова, не сговариваясь, проявила единомыслие и поняла, что важно не сохранять рифмы. Признанный исследователь художественных переводов Л. З. Эйдлина B.C. Сухоруков оценивает их как очень точные, очень гармоничные и великолепные стилистически. Единственной вольностью, которую допускал переводчик, было что-то разъяснять в процессе перевода. Однако делал он это очень тактично и никогда не злоупотреблял этим.

В той же статье Л. З. Эйдлин, приводя переведенные Ахматовой строки из Ли Бо, скажет о неизменности в веках человеческих чувств:

Не прерываясь тянется дорога
До города столичного Чанъань,
Садясь, тускнеет солнце над дворцами,
Плывут по небу стаи облаков,
И вот сейчас, когда прощаюсь с другом,
Разлуки место ранит душу мне,
И голос друга, "Иволгу" поющий,
Мне слушать нестерпимо тяжело.

"Так волнующе-свежо написано это, - восторгается Л. З. Эйдлин, - как будто все происходило вчера, а не по крайней мере тысячу двести лет тому назад, так, как будто написано самой

стр. 214

Ахматовой. Оно и немудрено: не столь уж долгий срок эти тысяча двести лет, чтобы изменить человеческие чувства и не позволить поэту вновь услышать знакомую ему иволгу и не вновь пережить старую свою печаль: "Я слышу иволги всегда печальный голос И лета пышного приветствую ущерб...". Л. З. Эйдлин приводит первый вариант перевода Ахматовой:

И голос иволги, поющей грустно,
Мне слушать нестерпимо тяжело...

и так его комментирует: "Милая сердцу поэта ошибка подстрочника, исправление которой ничего существенно не изменило, но наличие которой позволило нам вдруг увидеть, может быть, самим поэтом неосознанную близость к далекому китайцу. Ту близость, которая могла жить в Ахматовой и, если бы не переводы, не быть раскрытой ею до конца, близость в ощущении жизни"" [Эйдлин, 1969, с. 212].

Дважды, в 1971 - 1972 и в 1975 - 1976 гг., Л. З. Эйдлин побывал во Вьетнаме, где ознакомился с работой по упорядочению классического литературного наследия, которую сотрудники Института литературы в Ханое вели, несмотря на все "невыносимые тяготы военных лет". Л. З. Эйдлин, публикуя свои переводы вьетнамской поэзии с ханвана, признается, что ему как китаисту "было интересно и увлекательно читать вьетнамские иероглифические стихи X-XIV вв. времени Ли-Чан. Я произносил знаки по-китайски, но смысл был одинаков и для меня, и для потомков тех поэтов, творения которых за внешностью китайской уставной формы хранили приметы давней вьетнамской жизни" [Эйдлин, 1986, с. 6].

Огромным счастьем для исследователя литературы, ориенталиста в особенности, всегда была и остается возможность побывать в стране, если, по словам Гёте, - и их напоминает Л. З. Эйдлин, - хочешь узнать ее поэта. Этим поэтом для Льва Залмановича долгие годы в его научных и творческих занятиях был Тао Юаньмин. "Поэзия Тао Юаньмина - вся отражение тех мест, где он родился, жил и умер. Места же эти до сих пор напоминают о Тао и хранят следы его пребывания в них - от родной деревни его отцов до горы, предоставившей ему последнее убежище" [Эйдлин, 1967, с. 14].

Когда ушли в прошлое годы "культурной революции" и Китай открылся снова, при первой же представившейся возможности посетить любимую страну, увидеться с уцелевшими друзьями Л. З. Эйдлин, собрав свои последние силы, - как это стало известно позже, - поехал туда. Он был в составе делегации советских писателей⁴ . В это же самое время в Китае находились китаисты из Института востоковедения АН СССР - кто в краткосрочной командировке (Л. Черкасский), кто на стажировке в разных университетах (С. Рыкова и B.C. Сухорукое), - и для Л. З. Эйдлина было важным если не встретиться с каждым, то хотя бы связаться по телефону, узнать, как коллеги, ученики чувствуют себя в стране, что удается сделать... Не все заметили, что Льву Залмановичу нездоровилось, не по силам оказались физические и моральные перегрузки при переездах из города в город, во время волнующих встреч...

В начале 1985 г. мы по секторской традиции отмечали день рождения Льва Залмановича. К его 75-летию приготовили традиционный адрес не с дежурными словами поздравлений, но с благодарным чувством за возможность работы в Школе углубленных исследований под его руководством, за радость узнавания художественных переводов с китайского языка, сразу становившихся неотъемлемой частью родной поэзии. Кто мог знать, что это была наша последняя дань публичных признаний, искренних пожеланий, одно из которых было выражено цитацией из любимого юбиляром мудрого Тао Юаньмина:

Мыслью доблестный муж устремлен за четыре моря,
Я ж хочу одного -чтобы старости вовсе не знать...

⁴ В делегацию кроме единственного китаиста, члена Союза писателей СССР Л. Эйдлина входили Е. Евтушенко, С. Михалков, Ю. Семенов. Как было принято в то время, делегацию напутствовали в Отделе ЦК КПСС, отмечая при этом, что с вместе с ними, маститыми писателями, едет уникальный специалист, знаток языка и литературы, почитаемый в Китае человек... Все было правдой в этих словах. И в дни пребывания делегации в стране на Л. З. Эйдлина легла непомерная ноша главного посредника в обще-

стр. 215

Правда, тогда зимой кому-то показалось, что Лев Залманович недомогает... Мало кто знал, что к этой поре он перенес инфаркт миокарда. Говорить о болезнях было не в его правилах... Лев Залманович не знал старости в свои 75 лет. В нем всегда жила "устремленность за четыре моря...". Последние шесть дней пребывания в Китае в октябре 1985 г., как рассказывал живший с ним в одном номере гостиницы писатель Ю. Семенов, Лев Залманович чувствовал себя плохо, но не хотел обращаться к врачам, чтобы не скомкать программу делегации. "Я видел, как он был счастлив оказаться в Китае, - признался Ю. Семенов, - и сердцем понимал его". В день похорон, когда мы стояли на стылом ветру у крематория на Митинском кладбище, замечательный литературовед и критик В. Я. Лакшин, которого с Львом Залмановичем связывали многие годы общения в редколлегии журнала "Иностранная литература", сказал, что с его уходом обрушилась мощная стена, служившая опорой в противостоянии серости в литературе.

Со смертью вдовы Л. З. Эйдлина Веры Ивановны Буниной рухнул их дом, по печально-образному выражению М. В. Баньковской [Баньковская, 2000, с. 201]. Никогда не будет больше открыт для гостей рабочий кабинет Льва Залмановича, буквально забитый снизу доверху книгами на разных языках, с портретом хозяина над дверью работы китайского друга-художника. С массивным письменным столом, со всех сторон обложенным книгами с карточками-закладками (Л. З. любил писать на карточках), разными журналами; в центре стола оставалось небольшое пространство для работы. На самом краю слева стоял телефонный аппарат весьма старого образца с тяжелой трубкой, очень важный предмет в жизни Льва Залмановича. Он связывал его с нужными и дорогими сердцу людьми, с городами и странами. Разговор по телефону никогда не носил телеграфного характера. Он считал необходимым все обстоятельно обсудить. Особенно часто разговоры шли между Москвой и Ленинградом, где жили коллеги и друзья, где был дом незабвенного В. М. Алексеева. Многочасовые разговоры поздним вечером были своего рода школой жизни и науки. Она незабываема и поучительна.

Лев Залманович Эйдлин живет с нами в XXI в., в который он заглядывал еще в своих бессмертных трудах. Надо думать, не одно поколение обратится к ним; с благодарностью за вдохновенные переводы откроет для себя далекую по времени и близкую по чувствам китайскую классическую и бессмертную поэзию. Переводы Л. Эйдлина, по признанию знатоков, до сих пор остаются лучшими и непревзойденными. Их надо читать и читать.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Алексеев В. М. Римлянин Гораций и китаец Лу Цзи о поэтическом мастерстве // Китайская литература. М., 1978.

Алексеев В. М. Наука о Востоке. Статьи и документы. М., 1982.

Алексеев В. М. Труды по китайской литературе. М., 2002 - 2003.

Баньковская М. В. "Бледнолицый брат мой в синологии..." // Проблемы Дальнего Востока. 1991.М 1.

Баньковская М. В. Л. З. Эйдлин в судьбе В. М. Алексеева // Восток (Oriens). 2000. N 6.

Некролог Л. З. Эйдлина и список его основных научных трудов (сост. С. Д. Милибанд) // Народы Азии и Африки. 1986. N 2.

Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока. Тезисы докладов третьей научной конференции. М., 1968.

Федоренко Н. Т. Незабываемый Л. З. Эйдлин // Восток (Oriens). 2000. N 6.

Эйдлин Л. З. Тао Юаньмин и его стихотворения. М., 1967.

Эйдлин Л. З. Когда поэт переводит... // Иностранная литература. 1969. N 12.

Эйдлин Л. З. К теме Востока // Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока. М., 1977.

Эйдлин Л. З. Читая старых поэтов... // Иностранная литература. 1980. N 8.

Эйдлин Л. З. Чему учиться у Алексеева // Вестник Академии наук СССР. 1981. N 8.

Эйдлин Л. З. В пути // Иностранная литература. 1981. N 10.

Эйдлин Л. З. Поэзия Аи Цина и ее перевод // Иностранная литература. 1983. N 2.

Эйдлин Л. З. От переводчика // Поэты Китая и Вьетнама в переводах Л. Эйдлина. М., 1986.

стр. 216

Permanent link to this publication: