Для XVII века характерно повсеместное распространение подьяческой культуры не только в узкоутилитарном (деловом) значении, но и шире - она выходила далеко за пределы специфики "писцового" дела. Так, новгородец Иван Тимофеев составил оригинальный "хронограф" - "Временник", повествовавший об осаде шведами древнего города; подьячий Григорий Котошихин написал политический трактат "О России в царствование Алексея Михайловича". Приказные дьяки обладали мастерством видеть текст и как деловой документ, и как часть культурного пространства. Поэтому письменные традиции были для них еще и возможностью самовыражения, часто в поэзии. "Положение этих людей, - писал А. М. Панченко, - в московском обществе типично для подавляющего большинства поэтов 30-х и 40-х годов. Многие стихотворцы - это приказные чиновники, неродовитые и тем более неродословные, "без отечества", только недавно (в первом или втором поколении) отвоевавшие себе ступеньку на бюрократической лестнице. Поэтому я предлагаю называть эту литературную группу приказной школой [курсив наш. - О. Н. ]" (Панченко А. М. Русская стихотворная культура XVII века. Л., 1973).

В эту школу входили в основном справщики Московского Печатного двора, служилое сословие и низшее духовенство. Их произведения носили двоякий характер: одни создавали богословско-полемические трактаты в форме посланий, другие обращались к бытовым темам, приближаясь к проблематике деловой письменности. Отсюда возникали стихотворные челобитные, отповеди, назидательные послания, просьбы и т.п. сочинения, выполненные в форме акростиха, который "явно воспринимается приказными стихотворцами как признак элегантности и утонченности вкуса" (Кортава Т. В. Элементы приказного языка в стихотворных текстах XVII в. // Разноуровневые характеристики лексических единиц. Материалы межвузовской науч-

стр. 81

но-практической конференции 3 - 4 июня 1997 года. Ч. 1. - Смоленск, 1997). Такая форма предполагала характерную лаконичность и интерпретировала сходные фрагменты приказного языка, переосмысляя их и уподобляя поэтической эпистолии. Наиболее часто в таких текстах употреблялась формула приказной речи бить челом, сопровождаемая стилизованным словесным орнаментом делового языка с его типичными морфологическими характеристиками, в частности, использованием уменьшительно-ласкательного суффикса -к- и уничижительных форм типа званейце.

Другой чертой подобных посланий стало их уподобление самому жанру приказных документов: подьяческая поэзия создавалась на основе переделанного формуляра традиционной письменности. Отсюда возникали грамотки, прошения и другие стихотворные миниатюры. Показательна в этом отношении челобитная, выполненная в жанре послания. Для нее типичны деловые обороты, например, того ради, понеже, являвшиеся фиксированными элементами реального приказного контекста, и уже отмечавшийся нами суффикс -к-:

Понеже от скорби и печали рассеевается,
И быстро разумевати не поостряется.
Писано есть ум смущен немощен бывает от забвения,
Понеже
не имеем к себе крепкаго царскаго призрения...
И по разумишку
своему и по смыслишку
истиннаго поборатая
Того ради
припадая ко общей вашей матери земли...
(Шептаев Л. С. Стихи справщика Савватия // ТОДРЛ. М. -Л., 1965. Курсив в цитатах наш. - О. Н. ).

Указанные деловые обороты устойчиво отмечаются и в других посланиях и как бы переходят из письменного орнамента в поэтический, естественно вписываясь в стихотворную логику подьяческой школы XVII века, например: "И разумишко и мыслишко наше поведал"; "И того ради же желается и малаго своего разуменейца дати..."; "...и сего ради сетуем и унываем..."; "...да и рождынее червишко наше помиловано будет..." (Шептаев Л. С. Указ. соч.); "И сие посланейце наше послал к тебе, государю своему..." (Панченко А. М. Указ. соч.).

Как хорошо видно из представленных отрывков, в текстах "пиитических" сочинений находят взаимодействие две стихии: церковная (книжная), уже подвергшаяся и литературной, и "обывательской" обработке, и приказная, также испытавшая на себе воздействие разных письменных традиций того времени.

Подьяческий язык, будучи нормированным на уровне текстового формуляра, именно этим своим свойством оказал наибольшее влияние на манеру стихотворного искусства XVII века. Копируя внешние рамки прототипа-источника, авторы приспосабливали их к конкретному сюжету послания, а уже потом и "подгоняли" необходимые

стр. 82

грамматические и лексические формы под образцы утилитарной письменности, воплощенной в своеобразной модели приказной поэтики:

Бьет челом богомолец твой государев царев,
преже бывшей у тебя государя служитель олтарев.
простыи многогрешный монах,
а не еромонах.
званием убогий имярек,
иже твоея милости царския всегда ища.
(Шептаев Л. С. Указ. соч.).

В приказном стихотворстве соединились одновременно и изысканная литературная форма как традиция, и деловой слог как правило: "Отклонения от нормы стандартного приказного языка могли быть либо в сторону церковнославянского, либо народно-разговорного языка в зависимости от семантической и стилистической нагрузки текста и лингвистической компетенции адресата" (Кортава Т. В. Московский приказный язык XVII века как особый тип письменного языка. М., 1999).

Обращение холопа к государю в поэтическом тексте есть традиционная формула деловой письменности, переосмысленная и введенная в структуру литературного произведения. При этом, так же, как и в документах XVII века, часто используются сочетания с глаголами повелительного наклонения пощади, вели и т.п.: "Великий господар благочестивии цар, пощади холопа своего Михалка Татищева, вели, господар, быти при своих царских светлых очах" (пит. по изд.: Панченко А. М. Указ. соч.).

А. М. Панченко, впервые с литературоведческой точки зрения высоко оценивший эту школу, особый акцент сделал на специфике ее деятельности, побудившей к таким оригинальным "пиитическим" опытам: "Книжная справа - тоже учреждение, входившее в систему приказа Большого дворца, и справщики - те же приказные чиновники. Однако в их положении была существенная особенность: если дьяки и подьячие - это бюрократы-профессионалы, и поэтому их свободно перемещают из одной приказной канцелярии в другую, то справщики - особая корпорация [курсив наш. - О. Н. ], интеллектуальная элита белого и черного духовенства <...> Если воспринимать Книжную справу как некий культурный очаг, как центр притяжения русской интеллигенции, в ту эпоху литературной по преимуществу (а так оно и было на самом деле), то можно видеть в ней характерное для приказной школы в целом сочетание светского и церковного элементов" (Там же).

Светское в эстетическом сознании стихотворцев, возможно, ассоциировалось с деловым, ведь они работали как профессионалы имен-

стр. 83

но в приказной школе и хорошо усвоили ее текстовые правила, которые уже в иной манере выносились на страницы посланий.

Грамматические формы приказного языка могли находить применение в поэтическом контексте для создания рифмы. При этом объединялись традиционная флексия местного падежа ед. ч. -у , характерная для деловых документов, с "нейтральным" существительным, оканчивающимся на -у, которое не является признаком делового текста: "<...> иже ныне пребывает в твоем царском чину, и к тебе приносит свою рабскую вину" (Шептаев Л. С. Указ. соч.). Показательно также для этой школы употребление глагольных форм в грамматической традиции приказного языка:

Яко вси в чем от тебе не скрывахомся,
И во всем к тебе сердечне простирахомся.

Смешение книжной речи и приказной лексики характерно для стихотворных текстов. Оно в какой-то мере явилось отголоском тех перемен в стихии церковнославянского языка, которые происходили в XVI-XVII веках. Его "огражданствование" и повышение роли деловой словесности в литературе, расширение его прав и определенные художественно-изобразительные достоинства подьяческого слога - все эти особенности, естественно, повлияли и на поэтическое мировоззрение стихотворцев, и на способы письменного выражения. Оттого в их текстах часто возникают причудливые взаимодействия, например, славянизированных глагольных форм с уменьшительными формами существительных, явно заимствованных из иного культурного круга - деловой письменности:

<...> где бы мне бедному глава своя прокормити
и женишко и детишек гладом не поморити...

Понеже имееш у себе жалователя велика,
Предстояща
всегда у самого того царскаго лика <...>

А се имеем у себе рождышия
от нас червишка
,
А не оставается у нас никоторого лишка.
(Панченко А. М. Указ. соч.).

Лингвопоэтическая традиция стихотворной школы восприняла и типичные для приказного языка еще с древнейших времен конструкции с союзом аще. Его книжный колорит иногда менялся в сторону стилистически сниженных форм, но в целом оставался в церковной стихии, которая на данном синтаксическом уровне оказывалась близка деловой письменности: "Аще и много людей в российском царстве..."; "Аще ли будет и в презорство нас положишь..." (Шептаев Л. С. Указ. соч.).

стр. 84

Представленные поэтические тексты следует воспринимать и как авторские сочинения, и как традицию, в которой выразилась общая тенденция развития языка в XVII веке, направленная в сторону слияния неоднородных пластов текста, соединения их форм и способов выражения. Важно подчеркнуть, что кажущееся "раздвоение" текста на приказной и литературный компоненты есть лишь соединение разных способов представления текста и его отражения в языковом сознании автора.

В данный период, как заметил Г. А. Хабургаев, приказный язык активно взаимодействовал с поздним ("гибридным") церковнославянским, образуя особый книжно-литературный язык (Хабургаев Г. А. Проблема диглоссии и южнославянских влияний в истории русского литературного языка // Вопросы языкознания. 1991. N 2). Эти изменения коснулись и церковно-книжных стилей, и зарождавшегося делового слога: "прежние границы церковно-книжного и литературного стилей речи становятся ... неотчетливыми" (Винокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959). В то же время поиск более продуктивных и новых моделей языкового оформления текста во многом строился на лингвокультурной традиции прошлого. Деловая речь также претерпела ощутимые изменения и к концу XVII века стала "гораздо литературнее (курсив наш. - О. Н. ), она впитала в себя известные элементы книжности" (Там же).

Для XVII века характерно появление многочисленных сборников с виршевыми посланиями и стихотворными миниатюрами. А. С. Демин подразделяет их на три типа: сочинения "придворного происхождения", поэзия, связанная с фольклором, и демократическая сатира и юмористика (Демин А. С. Демократическая поэзия XVII в. в письмовниках и сборниках виршевых посланий // ТОДРЛ. Новонайденные и неопубликованные произведения древнерусской литературы. М. -Л., 1965. Т. XXI). К первому относились рассмотренные нами стихотворные послания справщиков Московского Печатного двора. Произведения, ориентированные на фольклор, немногочисленны и, по-видимому, их стихотворные формы могли быть лишены "делового" сюжета и использовали более традиционные для этого жанра художественно-изобразительные средства.

Что касается последнего типа, то для XVII века он оказался наиболее продуктивным как в количественном отношении, так и по разнообразию оригинальных форм выражения, языковых особенностей и индивидуальных манер. Особенно интересен тот факт, что эти вирши заключали в себе широкий набор текстового и лексического формуляра приказной письменности той эпохи. Как правило, это были очень небольшие стихотворные послания сатирического и иронического свойства. Причем могли пародироваться не только бытовые темы, но и церковнославянские тексты (см.: Демин А. С. Указ. соч., При-

стр. 85

мечание). В последнем случае древняя архаика сопровождалась вкраплениями разговорных и деловых элементов.

В подобных виршах делался акцент на синтаксических признаках: конструкция состояла из деталей письменного делового текста, а также вмещала в себя типичные зачины: аще и видиши.., то..; буде же имаиш.., то..; а ежели хощеши.., то... Их содержание приближено к изображению бытовой атмосферы, контрастирующей с книжным фоном текста. Здесь, в окружении церковных сюжетов, приказная стихия не получила ощутимого развития, а указанные вкрапления и ироническая тональность послания были лишь естественным желанием автора вызвать у читателя ответную реакцию. Буквального копирования подьячего языка, а также заимствования его языковых и стилистических средств здесь нет.

По-иному традиция приказного стихотворства проявлялась в произведениях так называемой демократической поэзии XVII века. Авторы использовали не только отдельные элементы древнего делового слога, но и сочиняли весь текст в традициях приказной письменности, соблюдая ее формальные и речевые характеристики:

<...> Бьет челом сын твой богом даной,
а дурак давной.
Смилуйся, государь,
для иконостасного троического
божества
и для Христова от девы рождества
и для своея праведныя души
глаголы моя внуши.
Где моя грубость,
пожалуй меня, бедного

и от наготы гневнаго <...>
(Демин А. С. Указ. соч.).

В этом отрывке, созданном, как и всё стихотворение, по образцу челобитных XVII века, используются характерные языковые клише и обороты приказного "наречия": бьет челом; пожалуй меня; смилуйся, государь. Литературная сатира здесь подстраивается под приказный текст, а тот, в свою очередь, становится языковой базой для изобретения оригинального метафорического орнамента, новых форм выражения поэзии.

Развитие демократических настроений в сфере художественного творчества, открывшиеся новые возможности для создания произведений разных жанров и типов - как повествовательных, так и стихотворных - вызвали к жизни многочисленные сочинения, главным образом, сатирического характера, которые отчетливо сохраняли в своей структуре черты делового языка. Их авторами могли быть и подьячие, отлично знавшие профессиональную сферу своей деятель-

стр. 86

ности, и самоучки, владевшие навыками книжной и приказной речи, и настоящие поэты-слагатели стихотворных "вирш". Такие образцы художественного творчества, прямо не соотносясь с подьяческой культурной средой (мы часто не знаем их автора), примыкают по своим текстологическим достоинствам к более широкому социальному пласту сочинителей, имевших определенные связи с подьячеством, инициировавших проявление индивидуального мышления в области создания и художественного осмысления форм деловой письменности.

Разбор поэтических текстов показал, что основными лингвистическими традициями приказной школы стихотворства XVII века и ее продолжателей-"сатириков" - создателей ярких социальных пародий, следует признать употребление текстового формуляра подьяческой словесности как образца для сочинения литературного текста; смешение языковых особенностей произведений разных жанров при общей славянизированной манере стиха; использование лексических средств языка деловой письменности для создания художественного образа; метафоризацию сюжета средствами приказной культуры в целом (не только языка, но и атмосферы, быта, реалий).

Еще одной особенностью, имеющей косвенное отношение к лингвистике поэтического текста, стал сам характер приказного стихотворства, в чем-то идентичный функционированию и предназначению подлинного делового документа: многие стихи-послания писались для конкретного лица и для передачи конкретному лицу, или же их возникновение было вызвано определенным событием. Поэтому жанр поэтического послания, т.е. передачи информации средствами художественно обработанного языка, отчасти напоминал авторам натуральную приказную переписку. Некоторые из таких стихов, как мы убедились, и есть реальные послания - ответы, предполагавшие участие в языковом процессе как минимум двух лиц: "Приказным поэтам не было нужды скрывать имя адресата и имя автора, потому что послания вручались реальным и конкретным лицам. Следовательно, акростихи в приказной эпистолографии - это знак литературной "элегантности", отмечающий стихотворство ритмически (наряду с парной рифмой)" (Панченко А. М. Указ. соч.). В свою очередь, мы можем предположить, что "элегантность" состояла и в использовании "деловой" эстетики, которая с бытового, приказного уровня была возвышена до художественного.

Permanent link to this publication: