Критика и библиография. Рецензии

Аль-Кувейт: Дар "Алям аль-Маарифа", 1999. 339 с ^*

Широкому кругу отечественных арабистов вряд ли хорошо известны работы Масуда Дахера ¹ . Между тем для любого западного исследователя проблем современного Ливана, и более широко - арабского мира, знакомство с его трудами едва ли не обязательно.

Свою докторскую степень М. Дахер получил в Сорбонне, где был учеником известного французского арабиста Ж. Берка, с 1973 г. он - профессор новой и новейшей истории в Ливанском университете (Бейрут). Однако сфера его интересов шире и включает значительный круг востоковедных (в первую очередь арабистических) политологических и культурологических сюжетов, рассматриваемых главным образом в их историческом аспекте.

В рецензируемой работе М. Дахер делает попытку сравнить опыт модернизации Японии и Египта - центрального звена современного арабского мира, тогда - одной из провинций Османской империи. Вслед за своим американским коллегой Х. Шараби ² , ливанский исследователь утверждает, что арабский мир неопатриархален, т.е. существующие в нем государственные образования авторитарны, а система отношений между ними и их гражданами (на самом деле подданными) построена на принуждении. Обращаясь к опыту эпохи Мэйдзи и проводя параллель между Японией того времени и Египтом Мухаммеда Али и его наследников, М. Дахер ищет ответ на вопрос: пережило ли арабское геополитическое сообщество этап подлинной модернизации? Что ж, этот вопрос интересует сегодня многих историков не только в арабских странах, но и на Западе, и в России. Проблема заключается лишь в том, какими соображениями руководствуется тот или иной автор, участвующий в его решении.

^* Дахер Масуд. Арабское и японское возрождение. Сходство предпосылок и различие результатов. Эль-Кувейт: Изд-во "Алям аль-Маарифа", 1999. 399 с.

стр. 171

М. Дахер - арабоязычный автор. Это не означает, что среди его работ нет исследований, опубликованных на европейских языках, но они эпизодичны и не столь значительны. Творчество по-арабски для него (как и для многих его коллег в арабском мире) - это выбор, который определяется не только местом его постоянной работы (Ливанский университет, в отличие, например, от находящихся в Бейруте Американского университета и университета Св. Иосифа, "национален" и в силу этого в первую очередь арабоязычен), но и в не малой степени политическими и интеллектуальными причинами: арабское сообщество - величина самодостаточная и геополитически, и, что, быть может, более существенно, цивилизационно. Однако это неопатриархальное сообщество - все еще маргинал современного мира. Для М. Дахера очевидно, что преодолеть этот разрыв между цивилизационной самодостаточностью, с одной стороны, и маргинальностью в нынешнем международном контексте - с другой, можно только путем подлинной модернизации. Поэтому он и обращается к тем читателям, которым посвящена рецензируемая монография: "Так давно ожидаемому новому поколению арабов, тому поколению, которое сможет извлечь пользу из уроков завершившейся всего лишь вестернизацией (ат-тагриб) ³ первой эпохи арабского возрождения, поколению, способному усвоить уроки успешной модернизации мира и прежде всего ее японского опыта". Тогда "это поколение бесстрашно и без ощущения собственной неполноценности откроет себя всем наукам сегодняшнего дня и введет арабов в эпоху подлинной модернизации, сохраняющей наследие национальной культуры. Это поколение будет участвовать в созидании мировой культуры в качестве ее подлинного творца, а не потребителя достижений иных культур". Таково кредо автора, и он руководствуется им в своих исследованиях.

Но как быть, если рецензируемая монография окажется в руках читателя, не принадлежащего к "новому поколению арабов", и его заинтересуют другие вопросы, например: каковы критерии модернизации? где проходит грань между нею и вестернизацией? почему необходимо считать, что тот путь, по которому прошли (почти все) бывшие вилайеты Османской империи, а ныне современные арабские страны, не был "подлинной модернизацией"? Автор не дает на них ответа.

Книга, написанная по-арабски, получившая в 2000 г. премию Кувейтского фонда литературы, искусства и гуманитарных наук в качестве "лучшей книги года", - это итог многолетнего пребывания ливанского исследователя в Японии, где он работал в качестве "visiting professor" в университетских центрах этой страны, поддерживая контакты с представителями интеллектуальной элиты японского общества. Тот, кому автор предназначает свой труд, впервые получает столь документированное и опирающееся на огромный список работ японских авторов исследование. Как считает М. Дахер, его книга несет "подлинное знание об опыте японской модернизации", однако у далекого от "молодого поколения арабов" читателя вновь возникает вопрос: разве его работа делает ненужным дальнейший научный поиск, связанный с анализом японского феномена, который может предпринять и соотечественник М. Дахера, и ученый из какой-либо другой страны Арабского Востока?

По крайней мере экономически Япония, по определению автора, - современный "мировой гигант", что является лучшим доказательством успеха ее опыта модернизации ⁴ . Уже из этого вытекает (вновь подтверждая маргинальный статус арабского мира) то, что соответствующий египетский опыт "потерпел крах". Во введении к монографии М. Дахер выдвигает кажущееся ему логичным объяснение случившегося: "Важнейшей причиной успеха японского опыта стало, в отличие от египетского или, в целом, османского, неприятие грозившей вестернизацией западной культуры. Японское модернизационное движение довольствовалось лишь усвоением западной технологии. Эта технология была адаптирована к японской почве, усвоена и развита так, что страна не отбросила самобытность собственных социальных традиций, идущих из глубины веков обычаев, великолепного искусства и выделяющей японцев среди других народов гуманистической культуры". Более того, японская модернизация стала успешной потому, что в ходе ее "была сохранена преемственность духовных принципов нации", позволившая стране стать неотъемлемой частью сегодняшнего мира.

В этих рассуждениях многое вызывает возражение. Например, японское модернизационное движение усваивало не только западную технологию, но и, конечно же, нормы западного права и государственного устройства. Япония мало чем отличалась от арабского мира, как и она, подвергшегося вестернизации. Лишь высокая степень политической ангажированности ливанского исследователя заставляет его утверждать обратное. Это относится и к квалифика-

стр. 172

ции им японской культуры в качестве "гуманистической", и к отмечаемому "сохранению преемственности" японской духовности.

Для ливанского исследователя модернизация - явление противоречивое, связанное с появлением "капиталистического этапа и сопровождающих его коренных изменений в сфере производства", а также с "формированием демократических режимов и подлинного народного представительства". Это "исторический процесс", который не должен "остановиться уже в начале собственного пути". Если же он будет прерван, то его итогом станет "вестернизация, представляющая всего лишь перенос готовых чужих идей на не способную воспринять их почву". М. Дахер как историк ощущает спорность этого положения и стремится доказать его справедливость. Попробую проследить, естественно, во многом оставляя в стороне известную отечественным арабистам и японистам фактологию, за авторской интерпретацией этой проблемы. Однако сразу же отмечу, что над ней порой жестко довлеет сделанный им политико-интеллектуальный "национальный" выбор.

XVIII столетие, пишет М. Дахер, было временем, когда и Япония, и Османская империя (включая ее арабские вилайеты) были вынуждены пойти по пути модернизации в связи с угрозой европейского военного вторжения и установления прямого иностранного правления над частью или всей территорией каждого из обоих государств. Выбранная точка отсчета кажется мне спорной. М. Дахер прав, что османская ситуация была во многом сложнее, чем японская. В случае с Османской империей речь шла о государственном образовании, находившемся "на линии прямого соприкосновения с силами Европы, стремившимися установить над ними свое господство", в то время как далекая от европейских держав островная Япония могла вплоть до середины XIX в. проводить политику добровольной изоляции и лишь во второй половине того же столетия оказалась вынуждена открыть свои порты для международной торговли. Однако существенна ли правота автора монографии, если он явно и недвусмысленно акцентирует внимание на положении арабского мира?

Тем не менее суть проблемы для него заключается не только в том, что и Османская империя, и Япония оказывались перед угрозой иностранного вторжения, но и в том, что их реакция на нее не была полностью тождественна. К моменту свершения революции Мэйдзи японское общество, по мнению М. Дахера, смогло создать "единый внутренний фронт сил, заинтересованных в осуществлении коренного и успешного обновления страны". Более того, время правления Токугава было эпохой "важных и многоаспектных, хотя порой и подспудных, изменений, содействовавших возникновению основ японской политической мысли". Речь шла о движении по пути централизации страны, об изменении статуса самурайского сословия, о возникновении первых очагов формировавшего нацию финансового и промышленного предпринимательства, что и стало основой для появления "господствующей японской идеологии, пропагандирующей принципиальную важность роста среднего класса, а также классового сотрудничества вместо классового антагонизма между богатыми и бедными".

Мне представляется, что анализ М. Дахера, мягко говоря, не точен. Более того, все, что он приписывает времени Токугава, происходило в эпоху Мэйдзи. Думаю, объяснение его неточности связано с необходимостью всего лишь сказать, что общеосманская ситуация и положение в арабских вилайетах империи радикально отличались от того, что происходило в Японии. М. Дахер далек от корректного сравнения, утверждая, что "Османская империя и ее арабские вилайеты заимствовали европейские достижения", чтобы "сохранить свой экономический базис, который все более деградировал под ударами бесконечно боровшихся между собой внутренних сил", а также "царившей в османском политико-административном, финансовом и военном аппарате коррупции". Иными словами, ставшее в эпоху Мэйдзи, казалось бы, окончательной реальностью движение Японии по пути радикального обновления опиралось на уже созданные ранее экономические, административные и идейные предпосылки. Мухаммеду Али же еще предстояло их создать. Его реформы должны были быть во многом "догоняющими" (даже если исторически они и предшествовали во многом идентичным им японским начинаниям), сочетая в себе и создание базовых основ государства, и действия, направленные на формирование его основных параметров. Но, как вытекает из рассуждений самого М. Дахера, итог заранее ясен: могли ли эти реформы быть успешными, если их цель состояла в том, чтобы сохранить прошлое? По сути дела, предлагаемый М. Дахером анализ времени правления Мухаммеда Али показывает, как в действительности воплощается жесткое давление "национального" выбора на историка.

стр. 173

По словам М. Дахера, начало XIX столетия, ознаменовавшееся приходом к власти Мухаммеда Али, становилось поворотным моментом в развитии Египта. После разгрома мамлюков египетский правитель был заинтересован в "стратегическом тыле" страны - Судане и Сирии, спасавшем "Египет и египтян от политической, военной и административной деградации, как и от экономической стагнации". Разгром войск Бонапарта при Акке, а затем при Абу Кире имел едва ли не решающее значение для нового правителя: он становился "подлинным и неоспоримым властителем Египта, добровольно подчиняющимся воле Высокой Порты". Антизападнический мотив монографии ливанского исследователя усиливается: по его мнению, только победы над Наполеоном позволили Мухаммеду Али приступить к осуществлению начинаний в сфере обновления страны, но суть их заключалась только в создании "нерва модернизации" - построенной по европейскому образцу армии и открытии необходимых для нее предприятий, специализировавшихся на производстве оружия и боеприпасов.

Модернизация сразу же заходила в тупик, поскольку инициированные Мухаммедом Али реформы могли проходить только в условиях "жесткой монополии государства в хозяйственной сфере и абсолютно деспотичной власти правителя, не допускавшей возникновения каких-либо самостоятельных форм жизнедеятельности гражданского общества и его институтов". Дальнейшая интерпретация автором развития событий предсказуема. "Национальный" выбор заставляет его сказать, что модернизация в Египте должна была обернуться "вестернизацией", если Мухаммед Али становился действовавшим по собственному усмотрению "единственным властителем, единственным промышленником и единственным коммерсантом там, где он правил". Предшествовавшее превознесение М. Дахером Японии оказывается, таким образом, оправданным, что и подтверждается его дальнейшими рассуждениями о том, что реформы Мухаммеда Али были "военной модернизацией, осуществлявшейся военными и для военных". Ради такого ее варианта проводились преобразования в аграрной области, промышленно-ремесленном секторе и в сфере образования. Государство становилось всеобъемлющей силой, "монополизируя экономические и финансовые возможности страны".

Не последнее место в монографии М. Дахера занимает вопрос о египетско- османских отношениях, испытавших, по его мнению, вмешательство великих европейских держав, ослабившее воздействие реформаторской деятельности Мухаммеда Али в Египте. Египет и Порта проводили, по словам исследователя, принципиально разный курс в отношениях с европейскими державами. Если в Египте введенная государственная монополия в сфере торговли и производства, как и его решительное нежелание получать долгосрочные европейские займы, резко сужали возможности деятельности иностранных предпринимателей, то политическая элита империи рассматривала буквальное претворение принципа "свободы торговли", предполагавшего введение капитуляций для граждан европейских стран и их местных контрагентов, как и иностранные займы, в качестве "станового хребта" своего экономического курса. Отмечу, что и здесь предлагаемые М. Дахером оценки, по меньшей мере, спорны. Однако суть не в них, а в заметно усиливающемся авторском антизападническом дискурсе.

Поддерживая отношения с османской столицей, Мухаммед Али пытался, по словам М. Дахера, превратить их в средство противостояния Западу. Египет, как он пишет, в эпоху великого правителя этой страны становился "центром притяжения сил, стремившихся к обновлению империи", а сам Мухаммед Али якобы "твердо верил в необходимость радикальной модернизации Османской империи и ее вилайетов, опасаясь, что иначе и империя, и ее провинции станут добычей европейских колонизаторов". Более того, поощряя переселение в Египет выходцев из других арабских вилайетов (переселенцы "связаны с этой страной ведущими свое начало из древности историческими, культурными и духовными узами"), Мухаммед Али уже в XIX столетии содействовал "формированию общеарабского национального единства". "Национальный" выбор заставляет исследователя дополнить свою мысль указанием на то, что "общеарабское единство" возникало также в силу материальных причин: Наполеон стремился к захвату не только Египта, но и Сирии, так же, но уже в конце XIX - начале XX в., действовали и англичане. Арабские народы оказывались объединенными и "ощущением опасности установления прямого европейского правления". Эта точка зрения получает и дополнительное развитие: "модернизационное движение эпохи Мухаммеда Али вытекало из обстоятельств истории, географии, общего наследия, единства культуры и цивилизации, а также общности экономических интересов и важности сохранения и развития единства Египта и его регионального окружения". И, наконец, завершающий аккорд: поскольку "подавляющее большинство прожи-

стр. 174

вавшего на территории Египта населения было связано с единым арабо- мусульманским наследием, постольку Мухаммед Али "превращался в человека, возглавлявшего движение за решение задачи объединения долины Нила и Сирии (биляд Аш-Шам)".

Монография М. Дахера показывает, что арабская национальная мифология ни в коей мере не уходит в прошлое, а, напротив, успешно демонстрирует свою потребность в регенерации в новых условиях существования и Ближнего Востока, и мира в целом, что заставляет ее переосмысливать собственную историю, подтверждая важность этой реинтепретации ссылками на опыт других стран. Мухаммед Али становился строителем "арабского национального единства", и за это ему можно простить даже ущербную "военную модернизацию", даже "деспотизм" правителя и его итог - "вестернизацию". Ведь он противостоял европейским державам, а сегодня речь идет о "Западе". И вчера, и сегодня "замысел" Запада направлен на то, чтобы "расколоть единый регион на множество племенных, расовых и конфессиональных образований", ведь "сразу же после того, как стремление Мухаммеда Али объединить Египет и Сирию потерпело поражение, к реализации своих задач приступил мировой сионизм".

Заранее обреченный на неудачу модернизационный процесс Мухаммеда Али был, по мнению автора, окончательно похоронен правителями из основанной им хедивской династии, ибо их интересовали лишь "огромные иностранные займы" и "расточительно роскошный" образ жизни. Они разрушали египетскую экономику, разрешили иностранцам участвовать в управлении Египтом, уволили из армии "тысячи патриотов - солдат и офицеров" и, наконец, "согласились управлять Египтом" после его оккупации Великобританией, став "пособниками колонизаторов". В результате, в отличие от Японии, египетский модернизационный опыт завершился всего лишь "вестернизацией".

Печальный, но вместе с тем все так же далеко не бесспорный вывод. Впрочем, книга, на мой взгляд, в большей степени принадлежит политике, чем историографии. Она - своеобразный манифест, и так ее рассматривает не только сам автор, но и арабская общественность. Однако именно поэтому она и показалась мне заслуживающей внимания.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Наиболее значительные из написанных на арабском языке: Социальная история Ливана. 1914 - 1926. Бейрут, 1974; Ливан: независимость. Национальная хартия, формула государства. Бейрут, 1977; Исторические корни конфессиональной проблемы. 1697 - 1861. Бейрут, 1981; Современный Арабский Восток: от кочевничества к современному государству. Бейрут, 1986; Государство и общество на Арабском Востоке. 1840 - 1990. Бейрут, 1991; Проблемы строительства современного государства в пределах арабского отечества. Дамаск, 1994.

² Для Х. Шараби арабский мир социально гетерогенен. Основой социальных отношений, как и институтом социальной организации в регионе арабского мира, выступают семья, род, племя, религия или конфессия. Эти социальные отношения - авторитарны. Иными словами, господство, принуждение и методы управления, характерные для поведения патриархального отца в его отношениях с детьми, - все это выступает в качестве принципов межчеловеческих отношений не только на уровне семьи, но и на уровне государства. Другие же варианты общественных связей и контактов, построенные на принципах взаимодействия, взаимного признания и равноправия, или не существуют, или находятся в зачаточном состоянии. Общественная же жизнь арабского мира в значительной степени определяется живучими стереотипами поведения, порождающими чувство социальной замкнутости и веру в потусторонние силы. Осознание многообразия окружающего мира едва лишь начинает реализовывать себя. Наконец, это традиционализм социального поведения, в основе которого лежит следование устоявшимся обычаям, а не спонтанность, созидание и творчество. См.: Sharabi H. Neopatriarchy. A Theory of Distorted Change in Arab Society. N.Y., 1988.

³ Корень, с помощью которого по-арабски передается понятие "вестернизация", многозначен, однако главное в этой многозначности - четко ощущаемое неприятие и неприемлемость данного явления. Оно, несомненно, чуждо и недостойно народа, ассоциирующего себя с великой цивилизацией.

⁴ Завершая введение к рецензируемой монографии, М. Дахер пишет: "Это первое исследование из серии подготовленных к будущей публикации работ, целью которых является стремление показать арабскому читателю подлинный характер японского возрождения, как и того, каких жертв потребовало сохранение национальной самобытности в условиях открытости модернизированной Японии, постоянному обновлению и всему спектру современных культур".

Permanent link to this publication: