ОБМЕН МНЕНИЯМИ

Став редактором V тома "Истории Востока", я вначале испытал, пожалуй, еще большую растерянность, чем В. В. Наумкин, как он это признал, открывая дискуссию на страницах журнала "Восток" ¹ . Тем не менее, несмотря на то, что сегодня ученые по-разному понимают и интерпретируют историю Востока новейшего времени, я пришел к выводу, что вполне возможно создать обобщающий труд, посвященный истории стран Востока в XX в. Ведь разногласия касаются не столько его истории, сколько глобальной оценки эпохи, наступившей после 1917 г., воздействия революционных событий в России того времени на Восток, роли СССР, Коминтерна и мирового коммунистического движения на Востоке, а также сложившейся в отечественной историографии интерпретации мировой истории, в том числе - ответов на те 12 вопросов, которые были сформулированы в начале дискуссии ² .

Трудность заключается не в существовании чрезвычайно разнообразных мнений, что само по себе надо приветствовать, а в слишком часто наблюдающемся стремлении занять крайние, экстремистские позиции. Пещерный антикоммунизм может вызвать и вызывает аналогичную дикую реакцию пещерного антилиберализма. Но, как мне кажется, это все - издержки чрезмерной политизации нашего общества, да и нашего сообщества востоковедов. По мере нормализации и стабилизации положения в стране эта политизация неизбежно будет уходить и уже уходит в прошлое. Но остается, к сожалению, воспитанная многими десятилетиями и в целой череде поколений тяга к идеологизации, без которой как-то непривычно, некомфортно, я бы сказал - одиноко.

Если, например, у носителей старосоветских взглядов сохраняется идеализация таких понятий, как "рабочий класс", "диктатура пролетариата", "пролетарский интернационализм", то у либералов эти же понятия не всегда, но очень часто звучат как "красно-коричневые", "коммуно-фашизм", "анархия люмпенов и маргиналов" (так некоторые сейчас именуют антиглобалистов). Этих штампов и клише надо избегать независимо от любой политической моды или идеологического поветрия. Я согласен с В. В. Наумкиным, что "при существующей системе организации и финансирования науки" ³ в наши дни невозможно полностью избавиться от политизации и коммерциализации востоковедения. Но надо стараться. Иначе наука просто перестанет быть наукой. Впрочем, ей всегда приходилось бороться против попыток превратить ее то в "служанку богословия", то в "верного помощника партии". И, к сожалению, боролась она далеко не всегда успешно.

Одним из способов сохранения объективного научного знания является его деидеологизация. Это касается всякой идеологии, не только марксистской, как это иногда примитивно понимается. В частности, я думаю, не стоит путать науку с религией и, например, приписывать "иудео-христианской традиции" такие постулаты марксизма как "единство исторического процесса и неизбежность прогресса", "объективность"

стр. 89

этого процесса и его "независимость от воли и сознания людей" ⁴ . Что- то ни в Ветхом, ни в Новом Завете я этих постулатов не нашел. Может быть, они есть в Талмуде? Каюсь, туда не заглядывал. Но, как представляется (и, очевидно, не только мне), представления марксизма формулировались на основе материалистического взгляда на исторический процесс. Особенно пикантны ссылки на "иудео-христианские традиции" тогда, когда они сопровождаются вполне либеральной критикой "клерикализма и религиозного фундаментализма" мусульман. Выходит, одним - можно, другим -нельзя руководствоваться обращением к своим конфессиональным корням? Во избежание таких кривотолков давайте лучше деидеологизируем и секуляризируем науку!

У меня сложное отношение к статье Л. Б. Алаева. Сложное до такой степени, что я иногда согласен с первой половиной его фразы и не согласен со второй. Например, он считает, что "два события последних лет" заставили изменить взгляд на XX век: "распад Советского Союза и террористический акт 11 сентября 2001 г." ⁵ Первое - верно, ибо это действительно "крушение идеалов" и "исчезновение прежней шкалы ценностей". Но разве равноценны краху СССР события 11 сентября? Что в них нового? Что "третий мир" ненавидит Запад и его ведущую державу - Соединенные Штаты? Это известно давно. Именно с целью преодолеть эту ненависть США и поддерживали, чем могли и как могли, самых воинственных в Азии и Африке антизападников в лице исламских фундаменталистов, снабжая, вооружая, финансируя их, начиная с 1978 г., в Афганистане, Сирии (где Хафез Асад воевал с ними вплоть до 1982 г.), Алжире, Боснии, Чечне, Косово и других регионах, включая постсоветское пространство. Это была игра с огнем, особенно на фоне быстрого роста мусульманских диаспор в Европе и Америке, ускорения их сплоченности и налаживания ими собственного финансирования "борьбы мусульман", в том числе - в Египте, Ливане, Палестине, Кашмире. Так что нового в событиях 11 сентября - лишь изумление США и их сторонников, как же это исламо- экстремисты посмели ужалить руку, ранее их ласкавшую. А не надо было ласкать, рассчитывая весьма близоруко, что ярость экстремистов будет обращена против русских, сербов, умеренных националистов стран ислама, но никак не против Запада.

Конечно, 11 сентября - это трагедия для США. Там погибли ни в чем не повинные люди. Но это - война, которая в скрытой форме давно уже идет. У США был шанс ее прекратить после вывода советских войск из Афганистана в 1989 г. Но они предпочли разыграть там свою геостратегическую карту, дабы создать постоянную (и контролируемую ими, как им казалось) угрозу СССР с юга. Теперь они сами вынуждены эту угрозу ликвидировать с помощью своих союзников и при содействии России. И, к сожалению, с большим опозданием и, по большому счету, не очень результативно.

Несколько смущает предложение Л. Б. Алаева считать исламо-экстремизм "чем- то вроде СПИДа" с последующим причислением его к "антисистемным, потенциально разрушительным силам", если я правильно его понял ⁶ . Фатальная ошибка, которую совершают многие и на Западе, и у нас, как раз и заключается в нежелании (или неспособности) увидеть в исламо-экстремизме что-либо, кроме терроризма, непонятно откуда взявшегося и беспричинно вдохновляемого мистическими "силами зла".

Если же подойти к вопросу с научно-исторической точки зрения, то станет ясно, что мусульмане, дольше других людей Востока общавшиеся и сражавшиеся с европейскими иноверцами (к настоящему времени - свыше 13 веков!), а потому больше других накопившие обид на них и претензий к ним, были всегда особенно упорны в сопротивлении колониальной экспансии Запада в XV - XVIII вв., а последние двести лет, уже после торжества этой экспансии, взяли на себя функцию наиболее последовательных защитников самобытности Востока и наиболее непримиримых противников всего "западного". В этих условиях возник исламский фундаментализм (в том

стр. 90

числе - и его экстремистский вариант), явившийся третьей волной исторического подъема ислама (после панисламизма XIX - начала XX в. и мусульманского национализма 20 - 60-х гг. прошлого столетия). Это - очередной "возврат к истокам", не раз происходивший в истории ислама, ныне вызванный одновременно и достаточно успешным наступлением Запада в сферах экономики, политики и технологии, и ползучей "вестернизацией" быта, нравов, социальных связей между людьми, подрывающей монополию ислама в этих сферах жизни мусульман. Весьма болезненна и ломка общественных структур почти во всех странах ислама в ходе трудного приспособления к требованиям модернизации хозяйственных механизмов и глобализации внешних экономических связей. Прямое следствие этого - высокие темпы разорения населения, пауперизация крестьянства и небывалый рост численности социальных низов, превращающий города Востока в социальный пороховой погреб ⁷ .

Можно тысячу раз сказать, что Бен Ладен и его люди не имеют ко всему этому никакого отношения, что они - богачи, свихнувшиеся на почве религиозного фанатизма и ксенофобии, безответственные авантюристы и преступники. И, наверное, это будет правда, но не вся. Разве решились бы эти люди на то, что они сделали, если бы не чувствовали за собой поддержки миллионов единоверцев на Востоке и в мусульманских диаспорах на Западе, если бы не располагали разветвленным подпольем единомышленников и там, и там, если бы не имели возможности вести (довольно умело) информационно- пропагандистскую войну и если бы не распоряжались широко раскинувшейся по всему миру сетью разведывательных, финансовых, агитационных, военных и прочих служб? Это - не вульгарные бандиты. Это - серьезная международная сила, исторически сформировавшаяся за вторую половину XX в., в том числе - благодаря близорукости и беспечности великих держав, пустивших на самотек развитие мира ислама в опасном сцеплении с миром Европы и Америки ⁸ .

"Антисистемной" и "разрушительной" эта сила является прежде всего в глазах Запада по отношению к установленным им на Востоке порядкам. Сами же исламские фундаменталисты (и "крайние", и "умеренные") считают себя (да и считаются большинством жителей Востока) вовсе не нападающей, а обороняющейся стороной, выступающей за сохранение своей самобытности и консервацию (а где надо - возрождение) "истинно" исламских порядков, обычаев, традиций, за соблюдение предписаний Корана и шариата, за спасение наследия своей религии и культуры от "разрушительного" (с их точки зрения!) воздействия чуждой им модернизации, культурно-идеологической "вестернизации" и глобальной унификации, ведущей к обезличиванию и утрате всякого своеобразия (национального, религиозного, социального, духовного).

Я позволил себе столь подробно остановиться на этой проблеме не потому, что "понять - значит простить". Нет, понять любое историческое явление, даже негативное и опасное, просто необходимо, ибо если оно значительно, то с ним придется сосуществовать (не важно - в борьбе ли, в согласии, в скрытой вражде) долгое время. К сожалению, то, что происходит сейчас, - надолго. И прежде всего потому, что ничего не делается не только для устранения причин этого явления, но и для того, чтобы его адекватно (а не идеологизированно- пропагандистски) оценить. Более того, эгоизм и своекорыстие Запада, его нежелание отказаться от сложившейся во многом под влиянием колониализма модели отношений с Востоком превратили давнее противостояние Запад- Восток в главное противоречие нашего времени, т.е. рубежа XX - XXI вв.

Запад уже в постколониальный период сумел еще больше уйти в отрыв от Востока не только за счет искусственного сдерживания индустриально- технологического развития последнего (это развитие абсолютно бесперспективно в условиях гигантского преимущества технологии и производственных мощностей Запада, монополи-

стр. 91

зации им рынков сбыта на самом Востоке, западного диктата в области цен на сырье, определения потоков инвестиций и т.п.). Наращивание грабительских процентов по долгам, использование кабальных условий экономической, технической, финансовой, военной и кадровой помощи сочетались в политике Запада с перебазированием на Восток наиболее "грязных" и экологически вредных производств, обычно - более трудоемких и более убыточных. Но это, хоть и нередко у нас упоминается, все же "частный" аспект западно-восточных отношений. Гораздо больше Запад выиграл за счет "экспорта" в развивающийся мир своих давних социальных противоречий. Ранее эксплуатируемые трудящиеся наиболее развитых (да почти всех) стран Запада перестали быть неимущим пролетариатом, превратившись фактически по своему положению и уровню жизни в "средний класс" (разумеется, не все, но в основной части). Зато на Востоке огромное большинство населения представляет собой неимущих - пауперов и люмпенов, бедняков и пролетариев. Конечно, так дело обстоит не всюду (например, в Кувейте, Брунее и ряде других небольших стран), но преобладающая тенденция именно такова.

Отсюда напрашивается вывод: произошла интернационализация не только капиталов, рынков и технологий, но и всей системы социальных противоречий капитализма. И западный капитализм вряд ли так бы сейчас процветал, если бы не использовал к своей выгоде неравноправие и отсталость Востока, его бедность и угнетенность, позволяющие Западу диктовать свои условия диалога. А ведь развивающиеся страны пытались и в Бандунге в 1950-е годы, и в Канкуне в 1970-е годы, и через механизмы ООН убедить Запад пересмотреть, изменить, смягчить вышеуказанные условия. Но ничего не изменилось. Запад вполне устраивало сложившееся положение, гарантировавшее приток средств от выплат хороших процентов по растущим суммам задолженности (а что это значит, ощутили за последнее десятилетие и россияне) стран Востока, эксплуатацию природных богатств бывших колоний на льготных условиях, манипулирование потоками нефтедолларов (пресекаемыми, когда надо нажать, к примеру, на Иран, Ирак, Ливию), использование восточных государств как источника дешевой рабочей силы для тяжелых работ, военно-стратегического плацдарма, гарантированного рынка сбыта своей продукции и рецептора инвестиций, обычно огражденных от конкуренции.

Таким образом, можно согласиться с Л. Б. Алаевым, что "мир движется к единому... обществу". Только оно, очевидно, все же не "постиндустриальное" или "посткапиталистическое" (просто потому, что никто не знает, что это такое), а самое что ни на есть капиталистическое по своей сути. Конечно, оно меняется и кое в чем серьезно, но для стран Востока это слабое утешение. К ним Запад обращает только свое "старокапиталистическое", чуть ли не традиционно колониальное лицо. И понятно почему. Да потому что в этом движении к "единому обществу" возникает новая глобальная структура всемирного капитализма, включающего в себя "центр" и "периферию", с одной стороны, и ставящего под свой контроль, "втягивающего" в себя социально чуждые ему докапиталистические традиционные социумы - с другой ⁹ . Естественно, в рамках этой гиперструктуры Западу досталась роль господствующих верхов, а Востоку - подчиненных низов. И в связи с этим противостояние Запад-Восток, всегда определявшееся историческими, политическими, социокультурными, религиозными факторами, приобрело еще одно качество - социального противоборства коалиций общественно-классовых сил. Отсюда - новое содержание и обострение этого исторического противостояния, вполне естественное после внесения в него классового начала. Вот в такой своеобразной и несколько неожиданной форме происходит ныне интернационализация классовой борьбы.

В этой связи хотелось бы поспорить с Л. Б. Алаевым по сути понимания им марксизма. Я согласен с ним в том, что в советском обществоведении произошла "эрозия

стр. 92

марксистской теории". Более того, она перестала на деле быть теорией, превратившись просто в средство агитационно-пропагандистского обеспечения политического курса правящих кругов СССР со всеми его конъюнктурными зигзагами и сугубо прагматическими подходами, мало вязавшимися или совсем не совпадавшими с действительными положениями марксизма. Почему так произошло - об этом позже. Здесь же укажу на то, что Л. Б. Алаев, защищаясь "от обвинения в огульном отрицании всего, что было сделано марксистской исторической наукой", на деле, если и не огульно, то в основном отрицает само значение марксизма как теории познания жизни общества и его развития, в том числе на Востоке. Выделив в марксизме всего шесть постулатов, он утверждает, что три из них - вообще не марксистские (единство, объективность и стадиальность исторического процесса), а три остальных (экономоцентризм, классовый подход и насилие как метод решения социальных проблем) "морально и историографически устарели и требуют пересмотра".

Во-первых, любая теория, в том числе марксизм, возникает не на пустом месте и многое берет у предшественников, чего, кстати, ни Маркс, ни его последователи и не отрицали. Вместе с тем они так переработали, обогатили и обновили то, что заимствовали у других, что сравнивать их формулы с какими- либо тезисами отцов церкви или, скажем, с теорией цикличности развития Джамбаттисты Вико вряд ли кому придет в голову.

Во-вторых, так ли уж "морально устарел" экономоцентризм? Насколько я понимаю, в нашем обществе, ныне избравшем рыночный путь развития, восторженно славящем капитал и все его "моральные ценности", именующем капитализм не иначе, как единственно возможной "мировой цивилизацией", отрицать экономоцентризм просто смешно! А что же тогда в центре всеобщего внимания ныне и у нас, и "за бугром", как говорили раньше?

В-третьих, абсолютно не устарел и классовый подход. Просто классовая борьба ныне принимает, как уже отмечалось, новые и более сложные формы. Об этом в свое время писал А. И. Левковский, да и многие другие отечественные и зарубежные исследователи ¹⁰ . Конечно, с Левковским много спорили, но какая новая идея легко принималась и когда? А особенно в советское время. Но именно А. И. Левковскому и именно тогда удалось внести существенный вклад в развитие марксистской политэкономии и доказать, что в большинстве стран Востока на стыке различных формаций в ходе длительного переходного периода возникает многоукладное общество, характеризующееся исключительной социальной пестротой, крайней запутанностью антагонистических и неантагонистических конфликтов, формированием неоднородных классовых коалиций, а также - "комплексом взаимодействия межукладных и внутриукладных противоречий" ¹¹ .

В разработке своей теории он ссылался на В. И. Ленина, но исключительно в целях обороны от критиков, так как Ленин лишь упоминает пять укладов в постреволюционной России, теоретической разработкой их не занимаясь. Левковский же, хоть и подвергался критике, но практически был не одинок, ибо идея многоукладности была подхвачена и стала разрабатываться (правда, во многом иначе и часто под совершенно другим углом зрения) Г. Г. Котовским, В. В. Крыловым, В. И. Павловым, Н. А. Симонией, Г. К. Широковым. Возникли даже новые теории ("дуальности", "синтеза", "зависимого развития"), претендовавшие на "преодоление" идеи многоукладности или, по крайней мере, отход от нее, но, в общем и целом, на ней базировавшиеся и из нее исходившие ¹² . Наиболее распространена была концепция главного - формационнообразующего - уклада во всей системе многоукладности. Согласно ей, "общее направление взаимодействий различных укладов определяется развитием формационного уклада, т.е. уклада системообразующего" ¹³ .

стр. 93

Я предвижу возражения многих, особенно более молодых востоковедов: неужели же надо сегодня руководствоваться тем, что писалось 20 - 30 лет назад, неужели за это время ничего нового не придумали? К сожалению, не придумали! В качестве исключения можно лишь указать на попытку Н. А. Симонии сформулировать идею расщепления укладов и их разделения на "однородные" и "синтезированные" ¹⁴ . А затем на стыке 1980 - 1990-х гг. последовал краткий, к счастью для нашего востоковедения, период полного доминирования "цивилизационщиков", которые просто заменяли экономические и социальные факторы духовными и, отбрасывая теорию формаций, даже пытались "остановить" ход истории, да и само время. Вспомним, что утверждалось в этой связи еще совсем недавно: "Вместо того, чтобы прошлое постоянно отменялось в пользу настоящего в соответствии с так называемым историческим подходом, оно обнаруживает способность к сохранению и накапливанию, обеспечивая преемственность эволюции, а в случае необходимости приостанавливается или возвращается назад" ¹⁵ . Думается, что эта пусть и романтическая, вполне в духе Шатобриана, но все же несостоятельная попытка отменить историю вряд ли может конкурировать с теорией, объясняющей эволюцию восточного общества и его классовой структуры сложным развитием неоднородной системы многоукладности, внутренней трансформацией укладов и изменением соотношения между ними.

Более того, именно теория многоукладности может объяснить такие, с точки зрения ортодоксального марксизма, нонсенсы, как антагонистические противоречия между многочисленными на Востоке социальными группами буржуазии: 1) иностранной; 2) инонациональной; 3) крупной национальной; 4) бюрократической; 5) компрадорской; 6) средними и низшими слоями восточного предпринимательства. Помимо различий, бросающихся в глаза и обычно фиксируемых в литературе (по этноконфессиональной принадлежности, степени богатства, внешнеполитической ориентации и т.п.), важнейшим является различие их фундаментальных интересов, связанное с разноукладностью.

Первая группа, обычно представленная ТНК, воплощает монополистический капитализм метрополий или их блока. Вторая группа занимает промежуточное положение между первой и третьей, воплощая межукладную связь экономических элит. Третья группа, если она не доросла до уровня международных монополий (как в Индии, Южной Корее, Индонезии), обычно слаба, как и все развитое национальное предпринимательство. Четвертая группа тесно связана с госсектором, пятая - отражает специфику давно сформировавшихся каналов связи местного бизнеса с мировым рынком. Шестая, как правило, воплощает активность растущего снизу "демократического капитала" мелких и средних дельцов из зажиточных крестьян, разбогатевших чиновников или интеллигентов, а также - бывших рабочих, особенно трудовых мигрантов, сумевших скопить первоначальный капитал и завести собственное дело. Все эти группы в политэкономическом смысле отличаются не только происхождением, доходами и положением в обществе, но и разной квалификацией используемой рабочей силы, разным уровнем применяемой технологии и культуры производства, ориентацией на разного потребителя и даже разные рынки (внешние, внутренние городские, внутренние сельские и т.д.). А различие их социальных позиций и социальных оппонентов в разных укладах, различие конъюнктур на соответствующих рынках и состояния различных производств, контролируемых этими группами, также разъединяет теоретически единую буржуазию.

Для защиты своих интересов все эти группы могут объединяться в коалиции, но почти никогда эти коалиции не охватывают все перечисленные группы. Возникающие буржуазные коалиции пестры в социальном отношении (а к этому еще примешиваются этнические, конфессиональные, кастовые, фракционные и персональные интересы), что порождает их идеологическую, политическую, иногда мировоззрен-

стр. 94

ческую разнородность. Данное свойство и объясняет частую неустойчивость и недолговечность подобных коалиций. Однако без них не обойтись, ибо на Востоке многоукладность ведет к такой дробности общества, что не только буржуазия, но и любой другой общественный класс старой марксистской схемы (пролетариат, крестьянство, интеллигенция, средние и промежуточные слои) также расколот и разъединен, а взятый в "первозданном" (по той же схеме) целостном виде представляет собой не более, чем неустойчивую и пеструю коалицию разнородных классовых сил. Так, среди крестьянства, в основном уже переставшего в большинстве случаев быть классом-сословием средневекового типа, можно выделить докапиталистических производителей, связанных с натуральным хозяйством (патриархальных общинников), феодально закабаленных издольщиков, сельских батраков (пролетариев) и фермеров, ведущих мелкотоварное хозяйство. Наблюдается и рост хозяйств капиталистического типа, применяющих наемный труд, но обычно это сочетается с кабальными формами полуфеодальной аренды и оплаты (типа хаммасата в арабских странах). Помимо этих групп особенно многочисленны в деревне Востока безземельные крестьяне.

Этот разбор можно продолжить (выделив среди рабочих, например, занятых в госсекторе и частном секторе, на национальных и иностранных предприятиях, квалифицированных и неквалифицированных, связанных с крупным или мелким производством, наконец - безработных). Но и так ясно: многоукладность определяет (и отражает) пестроту восточного общества и является причиной возникновения новых своеобразных форм классовой борьбы, ранее довольно редких или вообще отсутствовавших.

Последний постулат марксизма, оспариваемый Л. Б. Алаевым, это - роль насилия в истории, особенно выражение Маркса о насилии как "повивальной бабке истории". Л. Б. Алаев при этом проводит неудачное сравнение: "Акушерка не убивает мать, чтобы освободить ребенка". Во-первых, и акушерка иногда убивает (особенно, если отец - восточный отец! - требует во что бы то ни стало сохранить ребенка). А во-вторых, история - это не мирная безмятежность благотворителей, а драма, часто -трагедия с кровавым финалом. И не только Чингис-хан или Тамерлан приходят на память, но и Кромвель и Робеспьер. Как мог Маркс иначе отнестись к насилию, если он видел, что нигде и никогда история без него не обходилась? Пытался, правда, Юлий Цезарь пощадить своих противников. Ну и чем все это кончилось? Логика истории предельно жестока: или ты, или тебя. И Маркс предвидел, что буржуазия пролетариату не уступит и власть не отдаст. Поэтому он выступал за революционное насилие, и события, происходившие на протяжении тысяч лет до него, да и в течение столетия после, подтверждали и подтверждают, к сожалению, его точку зрения.

"Только медленные изменения, - пишет Л. Б. Алаев, - оказываются прочными". Но сколько надо ждать? В обществе всегда почему-то складывается такая ситуация, что большинство недовольно существующим положением. Но есть те, кто может ждать (например, недовольная королем буржуазия или недовольные правительством высокооплачиваемые служащие), и те, кто ждать не может - социальные низы, городская и сельская беднота и т.д. Именно последние, ставшие маргиналами и не желающие ими быть, начинают все революции, постепенно втягивая в них и остальных недовольных. И вина за это, как правило, ложится на правящие круги, проспавшие опасность, недооценившие неблагоприятный ход событий, не сумевшие справиться с насущными проблемами. Но они обычно отвечают репрессиями, каковые влекут за собой череду последующих насилий. И лишь в XX в. и в очень ограниченном кругу наиболее цивилизованных стран события революционного характера (приход к власти де Голля во Франции в 1958 г., постепенный демонтаж франкизма в Испании в

стр. 95

1970-е гг., "революция гвоздик" в Португалии в 1974 г., объединение Германии в 1989 - 1990 гг.) прошли относительно мирно.

XX век - один из наиболее страшных в истории человечества: войны, захваты, массовые геноциды, социальные и национальные революции, этнические "чистки", религиозный фанатизм и т.п. Он переполнен насилием. Некоторые историки даже считают, что весь он заполнен непрекращающейся войной, которая лишь условно подразделяется на две мировые, семь ближневосточных, три индо-пакистанских, две афганских, две алжирских и без счета - в Юго- Восточной Азии, Африке и Латинской Америке. И, пожалуй, это обстоятельство влияет сейчас на наше общее желание предотвратить насилие в любой форме. Поэтому я могу понять Л. Б. Алаева. Но согласиться с ним не могу. Историческая наука, если она действительно наука, не может определяться эмоциями и благими пожеланиями. Она лишь должна точно (что не всегда получается) зафиксировать, как было дело, и, в меру достигнутого ею уровня, объяснить, что же все-таки было. Собственно, об этом историки и спорят.

Отношение марксизма к насилию тоже родилось не сразу и утвердилось в ходе борьбы мнений. Как известно, социализм, как течение общественной мысли, в XIX в., да и в XX в., отнюдь не сводился лишь к марксизму. Многие социалисты, от приверженцев Прудона до современных лейбористов, вообще отвергали марксизм. Да и в самом марксизме были разные направления (про некоторые из них Маркс говорил, что "если это марксизм, то я - не марксист"). У нас наиболее известен своим отказом от революционности в марксизме и проповедью эволюционного реформизма деятель германской социал- демократии Эдуард Бернштейн, которого, как и прочих "бернштейнианцев" в странах Западной Европы, ожесточенно критиковал Ленин. Но Бернштейн оставался все же политическим теоретиком, открыто никогда против Маркса не выступавшим.

Настоящим же оппонентом Маркса в сфере философии и социологии стал Эмиль Дюркгейм, наиболее остро расходившийся с марксизмом в вопросе о насилии. Будучи либеральным (или, как теперь принято говорить, демократическим) социалистом, Дюркгейм, ставший впоследствии классиком мировой социологии, отвергал учение о классовой борьбе (которая для него была "аномалией") и насилие как средство этой борьбы. Он считал, что по мере развития общества оно будет идти к социализму не через борьбу классов, а через их "органическую солидарность" ¹⁶ . Он выступал за постепенное преодоление социальных противоречий, примирение классов. В политике выразителем его идей выступил Жан Жорес, именно под влиянием Дюркгейма ставший социалистом. Кстати, социализм, по мнению последнего, должен возникнуть как результат развития экономической деятельности, когда государство "вынуждено самим ходом вещей, самими насущными жизненными потребностями присматривать за ней и все более упорядочивать ее проявления" ¹⁷ .

Не правда ли, нам сейчас ближе Дюркгейм, чем Маркс? Ибо мы нуждаемся в успокоении, ублажении, пусть даже иллюзорном, после всего, что пережили в минувшем столетии (да и в начале текущего). Но благими пожеланиями не отменить исторические законы. К сожалению для нас всех, да и для всего измученного человечества, Маркс был прав, исходя из конкретной действительности XIX в., ему знакомой, да и то, что было в XX в., тоже в основном шло по Марксу. Единственное, что случилось вопреки ему, как считают сейчас многие, так это крах СССР. И об этом надо сказать отдельно, так как в статье Л. Б. Алаева этому вопросу уделено даже слишком много внимания.

Я согласен с ним по поводу того, что он называет "советским марксизмом". Это -не марксизм, а злая пародия, карикатура на него, рожденная во многом российской отсталостью, нищетой, бескультурьем, а также эксцессами сталинизма, к 1938 г. практически уничтожившего в стране саму возможность творческого, недогматиче-

стр. 96

ского восприятия марксизма. Наши разногласия начинаются с трактовки того, чем был СССР и какова была его роль в мире. Конечно, не стоит повторять фразы об "авангарде человечества", как и прочую официальную риторику советского времени. Но точно так же не стоит создавать новые догмы: СССР де "не являлся" тем-то и тем-то; борьба за социализм "не являлась столбовой дорогой истории" и т.п. Кто в Европе XVI - XVIII вв. считал такой дорогой борьбу за капитализм? Понятия о нем не имели, хотя он уже существовал, развивался, кое-где побеждал (в Англии, Голландии). Да и буржуазия до французских энциклопедистов совсем не была проникнута сознанием своей исторической миссии, наоборот - липла к аристократии, ценила милости монархов, а в Испании, например, мечтала бросить все дела, купить дворянский титул и жить паразитом.

"Нам не дано предугадать" (по Тютчеву) не только "как слово наше отзовется", но и каковы будут последствия наших дел, особенно - в сфере политики и экономики. Я бы на месте Л. Б. Алаева обратил внимание не только на опыт, скажем, Сирии и Китая, где нашли столь мучительно отыскиваемую Россией за последние 11 лет модель оптимального сочетания госсектора и частного предпринимательства с подчинением второго первому. Стоит также непредубежденно взглянуть на результаты многих лет деятельности лейбористов Великобритании, социал-демократов Скандинавии и Германии, социалистов Франции и Испании. Нет, конечно, эти страны не строят социализм. Но в них постепенно нарастают соответствующие тенденции, ведущие к ограничению всевластия частного капитала, его экономических и политических интересов, к возникновению и расширению социальных гарантий (исчезающих под напором необуржуазии на востоке Европы), все большему участию трудящихся и профсоюзов в управлении производством и даже в прибылях, ко все более заметному увеличению доли государства в народном хозяйстве, в его планировании, моделировании и ориентации. Я почти согласен с Л. Б. Алаевым, что эти страны "находятся ближе" к социализму, "чем некогда общество СССР". А кто укажет, где та грань, которая отделяет этот уж очень "народный" капитализм от социализма? И если что и помешает перейти эту грань, то (не дай бог!) столкновение с "третьим миром"!

Что же касается краха СССР, то это - действительно трагедия. Дело не в том, что "Октябрь не открыл новую эпоху в мировой истории". Как раз открыл! Но он открыл ее в стране отсталой, разрушенной мировой, а затем - и гражданской, войнами, усилиями 14 "цивилизованных" государств-интервентов превращенной в осажденную крепость, подвергнутую блокаде. Что означал призыв Черчилля "задушить большевизм в его колыбели"? С точки зрения либеральной демократии, это - открытое вмешательство во внутренние дела другого государства, навязывание его народу чужого идеологического выбора. А что означала концепция "санитарного кордона" лорда Керзона? Это потом, после 1945 г., его назвали "железным занавесом", изобретенным якобы в Москве. И это сработало! Потому что в "информационном обществе", наступлению которого Л. Б. Алаев так радуется, важна не историческая истина, а выигрыш в информационной войне. Именно благодаря такому "выигрышу" английские школьники, например, Бирмингема, не знают, что Россия вообще участвовала во Второй мировой войне и была союзником Англии.

Беда СССР была не в том, что Ленин, не послушав меньшевиков, начал строить социализм в стране, где отсутствовали условия для этого согласно ортодоксальному марксизму. И не в том, что Сталин загубил дело Ленина. Обо всем этом еще можно поспорить. Но бесспорно то, что СССР стал не столько страной, строящей социализм, сколько вооруженным лагерем для защиты самой идеи социализма. И ответственность за это несут не столько большевики, сколько те, кто навязал им эту ситуацию, этот уход в глухую оборону и психологию защитников осажденной крепости. Эти ситуация и психология диктовали свою логику поведения - железную дисципли-

стр. 97

ну, подозрительность, милитаризацию, шпиономанию. А что оставалось делать? В подобных условиях любой лидер и любая партия ограничивали бы все демократические свободы, нагнетали бы боеготовность и военный психоз, считали бы любое отклонение от "генеральной линии" преступлением.

К сожалению, вся эта чрезвычайщина весьма органично сомкнулась с полувизантийскими-полуордынскими традициями политической культуры России, всегда ставившей государя (да и прочих начальников) над законом. Этим и воспользовался Сталин, который, скорее всего, не смог бы этого сделать, если бы чрезвычайщина, рожденная внешней опасностью, отсутствовала. Сказалось, конечно, и отсутствие в нашем обществе традиций демократии, самоуправления, самоорганизации для защиты своих интересов. Я вспоминаю в этой связи слова одного английского профессора из университета Манчестера: "Если бы Черчилль родился среди вас, он стал бы Сталиным. Но мы ему не дали развернуться". В этом-то и вся проблема. Мы, к сожалению, дали.

Тем не менее, несмотря на все негативное в опыте СССР (о чем за последние 15 лет написано слишком много и часто без знания дела, по довольно примитивным западным стереотипам), стоит вспомнить и о том позитивном, что было в этом опыте, и что, к сожалению, замалчивается или искажается. Из истории нельзя выбросить того, что после 1917 г. отсталая Россия превратилась во вторую индустриальную и военную державу мира, страну массовой грамотности и передовых технологий, быстро модернизировавшегося общества и растущего производства, с постепенно (хотя и слишком медленно) расширявшейся сферой образования и социальных гарантий. И, конечно, огромное значение имел моральный фактор: люди труда впервые почувствовали себя полноценными членами общества, в известной мере даже "солью земли". А в союзных и автономных республиках все эти положительные сдвиги, как и расцвет национальной культуры и фактическое решение национального вопроса, были еще более впечатляющими. Конечно, сейчас можно сказать, что все эти успехи оказались временными и относительными. Но в какой другой стране был совершен столь гигантский скачок из одного состояния в другое? И в какой стране решение национального вопроса хотя бы близко подходило к тому уровню, какой был достигнут в СССР?

Все это необходимо иметь в виду не для того, чтобы пытаться разобраться в причинах "ностальгии по СССР", существующей в нашем обществе. Прежде всего это нужно для правильной, взвешенной, деидеологизированной и объективной оценки пройденного нами пути. Конечно, наша страна перестала быть сверхдержавой и утратила былую мощь. Не наша задача здесь и сейчас решать, почему это произошло. Хотя бы потому, что это - до сих пор вопрос острой идеологической и политической борьбы, еще не ставший темой серьезных исторических исследований. Наше дело - более или менее верно определить роль СССР в мире за 70 лет его существования, а особенно - определить его роль и место в истории Востока XX века.

Я не согласен с Л. Б. Алаевым, что борьба между капитализмом и социализмом - "сравнительно незначительное противоречие эпохи" после 1917 г. А что было значительнее? Ведь не только "развитые страны", по его словам, тратили "громадные средства на вооружение", но и СССР, причем на СССР это ложилось гораздо более тяжелым бременем и, более того, гонка вооружений была специально ему навязана с целью добиться его экономического краха. И в этом противостоянии со стороны Запада идеологической нетерпимости, политической непримиримости, геостратегического коварства было проявлено не меньше, а, может быть, и больше, чем со стороны СССР. Тем более что эта политика, предусматривавшая "создание против России сплошного геостратегического фронта", базируется на почти 400-летней традиции недоверия Запада, его страха перед нашей страной и отождествления им в

стр. 98

известной мере (не от избытка эрудиции, конечно) России с Востоком, которому Запад противостоит уже 1400 лет. И поэтому все англосаксонские геополитики XX в. от Джона Маккиндера до Збигнева Бжезинского рекомендовали правительствам Запада, прежде всего США и Великобритании, теснить, дробить и расчленять Россию ¹⁸ .

И никто не прислушался в годы "холодной войны" к мнению великого ученого и гуманиста, русского "отца американской социологии" Питирима Сорокина: "Западные лидеры уверяют нас, что будущее принадлежит капиталистическому ("свободное предпринимательство") типу общества и культуры. Наоборот, лидеры коммунистических наций уверенно ожидают победы коммунистов в ближайшие десятилетия. Будучи не согласен с обоими этими предсказаниями, я склонен считать, что если человечество избежит новых мировых войн и сможет преодолеть мрачные критические моменты современности, то господствующим типом возникающего общества и культуры, вероятно, будет не капиталистический и не коммунистический, а тип специфический, который мы можем обозначить как интегральный. Он будет промежуточным между капиталистическим и коммунистическим строем и образом жизни. Он объединит большинство позитивных ценностей и освободится от серьезных дефектов каждого типа" ¹⁹ . Высказанная впервые в 1960 г. в статье "Взаимная конвергенция США и СССР в направлении смешанного социокультурного типа" ²⁰ , эта мысль Сорокина привлекла внимание, кажется, лишь А. Д. Сахарова. Но если взглянуть на то, что происходит в мире после 1991 г., то следует признать, что Сорокин во многом оказался прав, а в его предсказании была не только надежда мечтателя-утописта, но и предвидение реального "ветра перемен в современной России и Китае", как писал в 1988 г. один из его учеников ²¹ .

Если учесть все вышесказанное, то тогда ясна будет полная бесполезность поиска правых и виноватых в "холодной войне", тем более - причисление одной из сторон к "несистемным, разрушительным силам". Шла борьба между двумя идеологиями, двумя альтернативными вариантами развития. Одна из сторон в этой борьбе победила. Но надолго ли? Бурное развитие новейших технологий оставляет все меньше места и возможностей для частной инициативы мелкого и среднего собственника, который если и сохраняется, то в качестве преимущественно сателлита, помощника, агента, обслуги крупных корпораций, в том числе - государственных или полугосударственных. Усложнение управления и возрастание наукоемкости экономики сопровождаются ростом ее этатизации. И это - общемировое явление, лишь убыстряемое процессами глобализации.

Все это располагает к более спокойной, деполитизированной оценке того, что происходило в XX в., в том числе - на Востоке, в том числе - с участием СССР. Вряд ли стоит приписывать самим странам капитала "гуманизацию капиталистических отношений". Да если бы не Октябрь 1917 г. в России, Черчилль и Клемансо так же подавляли бы и расстреливали забастовки, как они это делали в 1900-х гг. Из каких это "законов развития" капитализма вытекает его "гуманизация"? Нигде буржуазия не шла на уступки рабочим, если ее не заставляли это делать. Опыт же отечественного капитализма (не говоря уже об азиатском или латиноамериканском) наводит скорее на мысли о криминализации, а не "гуманизации", о разгуле низменных инстинктов, а не высокой духовности.

Можно по-разному судить о том, был или не был "общий кризис капитализма". Но не принять во внимание череду экономических кризисов, разразившихся сразу после Первой мировой войны, особенно потрясший весь мир кризис 1929 - 1933 гг., нельзя. Да и как понимать обе мировые войны, распад колониальной системы в 1950 - 1960-е гг.? А непрерывные войны в колониях? Более того, падение капитализма на 1/6 всей суши - уже проявление кризиса, а политическая и социально-экономическая нестабильность 1920 - 1930-х гг. также носила характер перманентного кризиса, из которого капитализм в США нашел выход в кейнсианском госрегулировании, которое осуществил Рузвельт, а капитализм Европы - в фашизме. У нас как-то подзабы-

стр. 99

ли, что фашизм, кроме развязывания истерии расизма, шовинизма, хулиганства и насилия, выполнял еще и свою главную функцию - спасал шатающийся капитализм от коммунизма. Его задачей было вырвать рабочих из-под влияния коммунистов и социалистов с помощью псевдонародной демагогии и символики, объединить их под знаменами национализма и фальшивого "антибуржуйства" (в основном - направленного против инонациональных конкурентов "своего" капитала) с обозленными люмпенами и пауперизированными мелкими собственниками, бросив их всех в омут внешних авантюр, дабы заставить забыть о классовых и идеологических противниках среди соотечественников.

Ныне многие либеральные публицисты и у нас, и за рубежом ставят знак равенства между фашизмом и коммунизмом, выискивая нечто общее между ними. Но такая позиция исторически совершенно несостоятельна, ибо исходит из забвения ожесточенного взаимоуничтожения коммунистов и фашистов в 1920 - 1930-е гг., из того, что коммунисты были всюду в авангарде антифашистской борьбы. А намеки на якобы "сходство" тех и других - не более, чем политическая спекуляция. Фашизм был как бы противоядием от коммунизма и, как таковое, должен был включать в себя нечто, напоминающее коммунизм (эпитеты "социалистическая" и "рабочая" в названии партии Гитлера, красный цвет знамен, обличение "плутократии" и "эксплуатации", проповедь насилия в социальной и иной борьбе, государственное регулирование в экономике, централизм, милитаризация, строгая партийная дисциплина, заимствованные, во многом у рабочего движения организационные принципы). Стоит обратить внимание и на то, что в колониях фашизм так и не преуспел. Слабость коммунистического движения в колониальных странах определила и ненужность "противоядия" от него.

Страны Запада все это учитывали. У нас принято осуждать СССР и лично Сталина за советско-германский пакт 1939 г., который многие справедливо считают беспринципным сговором и ударом в спину мировому комдвижению, особенно - в Европе. Но ведь и "демократии" Запада пошли на подобный же сговор с Гитлером в Мюнхене годом раньше! И при всем негативном отношении к пакту 1939 г. нельзя забывать о том, что он явился, помимо всего прочего, попыткой СССР нейтрализовать последствия Мюнхена, целью которого было направить агрессию фашистских держав против СССР. Ведь именно поэтому Англия и Франция заставили Чехословакию не сопротивляться Гитлеру (что она могла сделать при поддержке СССР, но лишь при одобрении своих западных союзников). Поэтому же они позволили фашизму восторжествовать в 1939 г. в Испании, которой помогал СССР.

Рассматривать как "подрывную" деятельность Коминтерна, конечно, можно. Но почему Л. Б. Алаев при этом не указывает на такую же деятельность Запада, формировавшего по всему периметру границ СССР различные "легионы", "ассоциации" и просто банды (например, басмачей) вплоть до 1934 - 1936 гг.? Ведь по отношению к советской власти в СССР все они и засылаемая ими через границу агентура играли роль "деструктивных несистемных сил". Вообще убежденность Л. Б. Алаева в органически присущем капитализму "гуманизме" мешает ему, на мой взгляд, более объективно взглянуть на этот общественный строй. Да, гуманизм был орудием борьбы буржуазии с феодализмом, косностью и клерикализмом в Новое время. Но ведь какой радикальный антигуманизм наблюдается в ходе всех известных буржуазных революций XVI - XVIII вв. в Голландии, Англии и Франции! А потом буржуазия, утверждая свое господство, расправлялась с собственными рабочими и жителями колоний, не вспоминая о гуманизме. Он снова понадобился только для информационно- пропагандистской войны против "зверств большевиков" (при умолчании о собственных).

Короче говоря, надо не просто менять наши старые представления на прямо противоположные, а стараться исходить из фактов и непредвзятого, всестороннего подхода. Я согласен с Л. Б. Алаевым, что именно так надо пересмотреть наши прежние

стр. 100

концепции колониализма. При этом я бы не спешил объявлять об отсутствии "колониальной дани" в XVI - XVIII вв. Возможно, тогда еще не была налажена экономическая эксплуатация колоний. Но ее с успехом заменяли прямое ограбление, уничтожение или обращение в рабство их населения. Весьма сомнительно и то, что на последнем этапе колонизаторы, де, добровольно оставляли колонии. Ради чего же тогда Англия так долго воевала в Малайе, а Франция - во Вьетнаме и Алжире? С "экономическим диспаритетом" тоже не все ясно. Откуда он взялся, за счет чего? На Западе говорят, что за счет "лени и плохой работы" Востока. Но еще Франц Фанон доказал 40 лет назад, что "лень колонизуемого" (как и раба, крепостного) - это его "защита от эксплуатации со стороны колонизатора". Подобные "лентяи" хорошо усвоили, что, сколько ни бейся, все равно из кабалы не вырваться: не дадут, не пустят, если надо - силой. И никакая "дифференциация" афро-азиатских стран, выделение среди них лояльных Западу "тигров" и НИС, принципиально пока что положения не меняют.

Конечно, некоторые из них "догоняют" Запад. А Кувейт и Бруней по уровню жизни даже его перегнали. Но это - лишь исключения, подчеркивающие правило. Западу нужен именно нищий Восток, подобно тому, как развитой капитализм не может обходиться без резервной армии безработных. Этот факт социально обусловлен и не надо строить иллюзий по этому поводу.

Я бы не поддержал Л. Б. Алаева в его желании делить антиколониальные движения на "демократические", уважающие либеральные ценности, и традиционалистские, которые он считает "реакционным антиимпериализмом". Но ведь в реальной жизни это так перемешано! Начавший революцию 1954 - 1962 гг. в Алжире Фронт национального освобождения (ФНО) в своей программе 1956 г. выступал за "демократическую и социальную" республику, за плюрализм мнений, за "подлинное равенство между всеми гражданами единой родины без всякой дискриминации". Отрицался религиозный характер борьбы ФНО и гарантировались права граждан европейского происхождения. В то же время газеты и листовки ФНО на арабском языке заявляли о "приверженности принципам ислама", обещали "победу Аллаха" и заверяли: "Аллах с нами!" Последующие программы ФНО носили открыто социалистический характер и осуждали реакционный клерикализм. Вместе с тем постоянный упор на "арабо- исламские ценности" в массовой пропаганде и системе обучения тоже имел место ²² . Эта двойственность сохраняется и сейчас, причем - не только в Алжире. Частично она отражает дуальность афро-азиатских обществ, отражение в их духовной жизни и традиционализма, и модернизации.

Не стоит оценивать "прогрессивность" тех или иных движений с точки зрения геополитических интересов различных держав. А вот утверждать, что Россия "теперь не конкурент" Западу, я бы не торопился. Допустим, мы так считаем. А Запад? По его поведению этого не видно. И чем больше будем мы вставать на ноги, тем больше будут на Западе прислушиваться к Бжезинскому и ему подобным.

Спорны и некоторые другие положения статьи Л. Б. Алаева, в частности - отрицание им права наций на самоопределение и принципа территориальной целостности государств, желание игнорировать лидеров стран Востока, так как "они не являются нашими союзниками" и т.п. Ряд тезисов Л. Б. Алаева, судя по всему, сформулирован им нарочито полемично, дабы вызвать оппонентов на дискуссию. В частности, вряд ли он сам всерьез считает, что "защита самобытности означает на деле лишь использование консервативных настроений... для легитимизации режима". Да и сведение основного противоречия внутри стран Востока к дилемме "западничество- почвенничество" тоже представляется поверхностным. И, конечно, я совершенно не согласен, что в "борьбе слепых гигантов", т.е. СССР и США, после Второй мировой войны лидеры СССР были "нападающей стороной", а лидеры Запада "лишь защищались". Если вспомнить интервенцию и гражданскую войну 1917 - 1922 гг., бесчисленные кон-

стр. 101

фликты, ультиматумы и угрозы, подрывные действия и диверсии против СССР, то дело, скорее всего, обстояло иначе. Хотя, конечно, отрицать агрессивность ряда действий СССР тоже нельзя. Но "на войне - как на войне!" К тому же лидеры Запада защищали в ней не столько "идеалы демократии и права человека", сколько свои экономические, политические и военно-стратегические позиции, свои классовые интересы и господство. Не стоит также считать Восток (пусть и не весь) "врагом" западной цивилизации. Он враждебен экономическому, военному и духовному господству Запада над собой, а вовсе не его цивилизации.

Подводя итог, можно лишь приветствовать начало дискуссии по всем вышеизложенным проблемам на страницах журнала. Мы слишком долго отмалчивались, не решались высказать свое мнение, неизбежно спорное в той разноголосице, которая у нас стала обычной со времен перестройки. А обмен мнениями необходим. Востоковеды и в советское время шли в авангарде теоретических поисков в сферах политэкономического, социологического и культурологического анализа. Эту неплохую традицию давнего времени стоит продолжить.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Наумкин В. В. Научно-теоретический форум: послевоенная история Востока // Восток (Oriens). 2002. N 4. С. 50.

² Там же. С. 51.

³ Там же. С. 50.

⁴ См.: Алаев Л. Б. По последним данным разведки мы воевали сами с собой. (К вопросу об основном противоречии нашей эпохи) // Восток (Oriens). 2002. N 4. С. 52.

⁵ Там же. С. 51.

⁶ Там же. С. 53, 54.

⁷ Социальный облик Востока. М., 1999. С. 56 - 57; The Middle East Viewed from the North. Bergen, 1992. P. 73 - 84.

⁸ Бабкин С. Э. Движения политического ислама в Северной Африке. М., 2000. С. 241 - 263; Исламизм и экстремизм на Ближнем Востоке. М., 2001.

⁹ Об этом много писали С. Амин, И. Валлерстайн, А. Гундер Франк, П. Эмманюэль и другие "неомарксисты" на Западе. Подробнее об этом см.: Капитализм на Востоке во второй половине XX века. М., 1995. С. 3 - 249, 265 - 303 (главы В. Г. Растянникова и А. Н. Фурсова).

¹⁰ Левковский А. И. Третий мир в современном мире (некоторые проблемы социально-экономического развития многоукладных государств). М., 1970; он же. Мелкая буржуазия: облик и судьбы класса. М., 1978; Aron R. Le developpement de la societe industrielle et la stratification sociale. P., 1956.

¹¹ Levkovsky A. The Developing Countries Social Structure. M., 1987. P. 18, 20 - 22.

¹² Подробнее см.: Ланда Р. Г. Социальная структура и политическая борьба: многоукладная модель // Политические отношения на Востоке. М., 1990. С. 36 - 37.

¹³ Растянников В. Г. Аграрная эволюция в многоукладном обществе. Опыт независимой Индии. М., 1973. С. 6.

¹⁴ Симония Н. А. Страны Востока: пути развития. М., 1975. С. 207; Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. М., 1984. С. 38.

¹⁵ Алаев Л. Б. - Ерасов Б. С. Формация или цивилизация // Восток (Oriens). 1990. N 3. С. 49.

¹⁶ Арон Р. Этапы развития социалистической мысли. М., 1993. С. 371 - 374.

¹⁷ Durkheim E. Le socialisme. Sa definition, ses debuts, la doctrine saintsimonienne. P., 1928. P. 34.

¹⁸ Подробнее см. серию статей: В. И. Максименко. Россия и Азия, или Анти-Бжезинский (очерк геополитики 2000 г.) // Восток (Oriens). 2000. NN 1, 2, 4, 5.

¹⁹ Sorokin P. A. The Basic Trends of Our Time. New Haven, 1964. P. 78. International Journal of Comparative Sociology. 1960. N 1. P. 143 - 176.

²¹ Согомонов А. Ю. Судьбы и пророчества Питирима Сорокина // Питирим Сорокин. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 17.

²² Подробнее см.: Ланда Р. Г. История Алжира. XX век. М., 1999. С. 115 - 117.

Permanent link to this publication: