Проблема межэтнических отношений в научном дискурсе РБ занимает значительное место. При этом мало удивляет то, что этот дискурс обременен политизированностью его участников. Большинство местных ученых не столько изучали проблему как собственно научную, сколько пытались реализовать свои политические пристрастия. Публикации в научных изданиях на эту тему практически сразу с момента ее (темы) появления стали восприниматься исключительно как свидетельство этнической лояльности или нелояльности их авторов, патриотичности или враждебности их позиций. Оценка же и обсуждение научного качества их содержания в таких условиях имели вторичное значение. В результате степень изученности вопроса о межэтнических отношениях в РБ чрезвычайно слабая. В этой ситуации появление исследования С. А. Панарина трудно переоценить. Если исследовательскую фактологию, обоснованность тех или иных утверждений и выводов автора можно обсуждать, то в значимости его исследования сомневаться не приходится. Оно достойно внимания специалистов уже из-за того, что является действительно научным трудом по данной проблеме. Мне бы хотелось представить некоторые из своих, отчасти критических, размышлений по этому поводу.

Говоря о достоинствах работы С. А. Панарина, каждое из них можно смело предварять словом "впервые". Практически впервые проблема межэтнических отношений в РБ была конкретизирована в ракурсе конфликтогенности. Впервые отношения между русскими и бурятами были концептуализированы в контексте разнообразных объективных корреляций, подкрепленных статистическими данными, результатами социологических исследований. Впервые эта тематика предстала в научном исследовании в виде конкретного сюжетообразующего предмета - сферы образования как одного из звеньев социальной системы, с одной стороны, и как предмета приложения, практической реализации этнической ментальности (габитуса) - с другой. Впервые научное исследование предоставило возможность прогнозирования межэтнических отношений на основе показателей структурных ситуаций и объективных процессов.

Содержательно-теоретическое ядро исследования образуют рассуждения об этносоциальных особенностях социальной мобильности бурят в условиях экономической модернизации республики и урбанизации. Конкретно в центре авторского внимания - их образовательная стратегия или механизм обеспечения расширенного доступа к получению высшего образования, политические и экономические следствия действия этого механизма и соответственно возможность их проецирования в область этнополитических отношений, их способность вызвать этническую напряженность в современной ситуации.

В своем анализе автор явно отдает предпочтение структуралистскому подходу или структуралистскому детерминизму; субъектность (этническая) в нем растворена в процессах (стихийных) и структурах. Другими словами, анализ построен на допущении того, что социальное бессознательное является основным механизмом активности этничности, рамкой для всевозможных проявлений сознательного начала среди бурят и русских. Поэтому не случайно, что исследовательскую парадигму образует понятие "поле действия конкретных (этносоциальных) процессов". С точки зрения этого поля определяются (заочно) интересы титульного народа и места конденсации конфликтного потенциала.

Образовательная стратегия бурят или, точнее, социальная стратегия, направленная на расширенный доступ к высшему образованию, а в перспективе - к "чистой" и хорошо оплачиваемой

стр. 206

работе, согласно С. А. Панарину, объясняется изначально невысоким качеством их обучения в сельских школах и определяется как компенсационная или защитная, модель поведения. Эта стратегия обеспечивается тремя условиями, в совокупности составляющими единый механизм: 1) мобилизация родственно-земляческих связей в поддержку детей-абитуриентов; 2) доминирование бурят в системе высшего образования; 3) повышенное представительство бурят во власти, т.е. своеобразная "крыша". Причем автор подчеркивает стихийный характер возникновения и функционирования данного механизма. Видимо поэтому, сам феномен активности бурят в получении высшего образования, с одной стороны, и как следствие распределение их в местной структуре занятости, с другой стороны, до сих пор не находит своего рационального объяснения и представлен в общественном сознании в виде "мифа, льстящего этническому самолюбию", а именно как традиционная для бурят ценность. Кстати сказать, это справедливо отмеченное автором обстоятельство можно расширить и сказать вообще если не о мифической природе самопонимания бурят, то, во всяком случае, о склонности к его мифологизации, о парадоксальном соседстве и сотрудничестве местной науки и современной мифологии в представлениях об обществе и о самой науке. Этот механизм социальной мобильности бурят, по мнению С. А. Панарина, как иррациональный элемент в системе общественно-экономических отношений республики в итоге порождает такое явление, как диспропорциональное представительство в системе управления - наиболее значимом и потому наиболее чувствительном сегменте общества. Ведь именно здесь всякие кадровые события (назначения и смещения, сменяемость и бессменность, соответствие и несоответствие тех или иных персон занимаемой должности) всегда двусмысленны и отличаются своей особой политизированностью и мифологизированностью, способностью порождать слухи и пристрастные толкования в обществе.

При том, что автора совершенно невозможно заподозрить в какой-либо предвзятости и в намерении посеять зерна конфликта, на мой взгляд, сама логика подхода, побуждающая открывать потенциальную конфликтность там, где до сих пор ее не видели и не искали, объективно является конфликтогенной. Ведь в каком-то смысле данное исследование закладывает "фундамент" дальнейшей рационализации (как научной, так и вненаучной) проблем в отношениях между двумя этническими сообществами с эффектом их (проблем) многократного увеличения. Как сказал Пьер Бурдье, "научное знание политической реальности с необходимостью имеет политические следствия". В данном случае политическая острота состоит в том, что экономическое отставание республики и низкий уровень жизни ее граждан объясняются автором специфическим поведением бурят, в основе которого - стратегия выживания. Своим теоретическим действием (исследованием) С. А. Панарин логически "замыкает" причинно-следственную связь между общественным мнением граждан (в тексте имеется ссылка на результаты социологических опросов) относительно родственно-земляческого принципа назначения на престижные должности - этого наиболее уязвимого и острого пункта в отношениях между русскими и бурятами - и депрессивным состоянием экономики республики.

Далее С. А. Панарин, думаю, также справедливо предупреждает о том, что, как и всякий миф, представление о традиционной расположенности к получению образования - это приятное для бурят самотолкование. В мифе на самом деле зашифрован сложившийся механизм социальной мобильности, а питаемое им самотолкование обречено на развенчание. В конечном счете и сама образовательная стратегия, появившаяся в советском государстве/обществе и приспособленная к его условиям и правилам, должна претерпеть изменение. Сил же, которые неизбежно должны подтолкнуть бурят к этому, две: одна имеет этнополитическую природу, другая - экономическую, или рыночную. Причем если корректировочное действие рыночных механизмов безлично, объективно-принудительно, то политическое вмешательство в сложившуюся ситуацию угрожает возникновением этнополитической напряженности или конфронтации в отношениях между этническими сообществами. И здесь имеется возможность разных сценариев этого действия по политическому вмешательству в сложившуюся ситуацию.

Первый сценарий, которого, видимо, придерживается сам автор, заключается в действии по рационализации или рационализирующей корректировке сложившихся представительских диспропорций. Это как бы хирургическое вмешательство в патологическую клинику: оно болезненное, но необходимое; результат (нормативное состояние) безусловно оправдает ситуативные и временные издержки. Надо сказать, что такое представление о возможности/необходимости рационализирующей корректировки, если не переоценивает очарование и эффективность рационального, подспудно предполагает идеальные условия: рациональных политиков, их рациональ-

стр. 207

ные действия и рациональную реакцию общества и в основе этого - ответственное понимание всеми деликатности вопроса.

Другое толкование, или сценарий, можно представить, исходя из недоверия к силе рационального начала в нашем обществе, власти и политике. Поведение политиков исключительно ситуативно и конъюнктурно, зависимо от занимаемых ими позиций в поле политической борьбы за власть и влияние (излишне говорить о том, что здесь нет места деликатностям). На мой взгляд, именно заинтересованным политикам данное исследование и может придать импульс и инструмент для этнополитических действий (не факт, что это действительно произойдет): хотя бы в порядке самооправдания пытаться убедить граждан в том, что неблагоприятная ситуация в экономике республики объясняется вовсе не уровнем управленческой компетентности правительства или вскрытыми случаями коррупции среди его членов, а представительской диспропорциональностью. В таком контексте данное исследование независимо от авторской позиции и намерений содержит в себе провокативный заряд. Поэтому оно одновременно является и приглашением местных специалистов к изучению как ситуации, так и самого исследования С. А. Панарина.

Содержащийся в исследовании анализ факторов стабилизации, а именно пространственной и связанной с ней социальной мобильности русских, опыта поселенческого сосуществования, регионального сознания, также выдержан в духе объективизма. Нельзя сказать, что субъективная составляющая взаимодействия этнических контрагентов, имеющая свою историю, в том числе и историю коллективных представлений друг о друге, в которой также имеют место разнонаправленные факторы, вообще осталась вне поля авторского внимания. Но можно сказать и то, что внимания ей было уделено недостаточно. Исследователь делает упор главным образом на сопоставление статистических данных о контрагентах, на занимаемые ими структурные позиции, описание их поведенческих стратегий. Между тем в проблеме конфликтогенности в бинациональной республике анализ восприятия контрагентов друг другом в актуальной и исторической перспективе имеет одно из первостепенных значений. Ведь массовое сознание оперирует по большей части мифологическими олицетворениями себя и других, наделяет обобщающими вымышленными, утрированными человеческими качествами. Простые люди мыслят и воспринимают действительность "картинками", а не данными статистики (это инструмент для политиков). Через какие образы и закодированные в них эмоциональные заряды (гнев, страх, равнодушие, толерантность и пр.) представители одной этнической группы воспринимают себя и представителей другой группы? Это - то самое поле, которое возделывается, обрабатывается элитами (интеллектуалами), где происходит обобщение, рационализация предрассудков как первичного материала и конструируются коллективные (этнические) идентичности.

В Бурятии в течение только 1990-х гг. в общественном сознании появились такие политические идентификаторы, как "коренные", "потомки Чингис-хана", "колонизаторы", "оккупанты", "ассимиляторы" и пр. А ведь есть и бытовые предрассудки и негативные стереотипы, например: они - наглые, хитрые, двуличные, необязательные, блатные и т.п. (т.е. массовая тоска по порядку в скрытом виде всегда имеет свой вектор, направленность и готовность включиться в "программные" коллективные действия). Более того, ситуация определяется не просто фактом наличия таких негативных стереотипных представлений друг о друге, а именно степенью их распространенности и укорененности, их историческим изменением, степенью солидарности членов этнического сообщества в таких стереотипных представлениях. Одно дело, когда все члены сообщества разделяют негативные представления о своих контрагентах, и совсем иное, когда эти представления локализованы лишь в какой-то его части и критически воспринимаются, осуждаются другой его частью. Поэтому логично полагать, что социокультурная диалектика ситуации бинационального бытия наряду с анализом этносоциальных, этнодемографических и других условий составляет главное содержание исследования данной тематики.

Анализ факторов стабилизации, несмотря на справедливость большинства многих утверждений автора, все же, в отличие от прочих сегментов исследования, на мой взгляд, недостаточно опирается на конкретный аналитический материал. Автор, как уже было сказано, выделил три фактора. Но что означает определить факторы стабильности? Это означает выявить такие факторы, которые при наличии конфликтогенной ситуации нейтрализуют действие противоположных факторов и не дают ситуации перерасти в открытый межэтнический конфликт. Очевидно, что, ставя такую задачу, необходимо было обратиться прежде всего к анализу конкретных конфликтогенных ситуаций, имевших место в постсоветский период в РБ.

стр. 208

Вызывает сомнение и корректность такой исследовательской задачи, как "правильная оценка баланса конфликтогенных/антиконфликтогенных факторов". Ведь прежде, чем оценить такой баланс, необходимо определиться, собственно, с самими факторами. Иначе говоря, выявить их (желательно на конкретных примерах), а не гипотетически предположить. В противном случае сам набор факторов выглядит произвольным, а результаты теоретического анализа, построенного на такой гипотетической основе, - весьма относительными. И что такое "баланс факторов"? Здесь, по-видимому, автор имел в виду эффект нейтрализации факторов конфликтогенности. Но в таком случае необходимо было выявлять конкретные формы и механизмы взаимодействия этих факторов, механизм действия по нейтрализации, а не оценивать их баланс.

Безусловно, этносоциальные процессы определенным образом коррелируют с конфликтогенностью в обществе. Но ведь не менее важно и то, какую интерпретацию они получают в общественном мнении, в какой форме и каком режиме они функционируют в публичном пространстве, а в итоге в какой мере эти процессы реагируют на идеологическое давление (регулирование). Обращая внимание на такое явление, как этнические предубеждения и стереотипы, автор, судя по всему, все же не придает ему принципиального значения. Между тем именно в этой предметной области содержится иное направление аналитической работы, поскольку стереотипы и предубеждения являются почвой, на которой и действуют механизмы конфликтогенного и антиконфликтогенного характера. Вероятность того, что конфликт изначально незначительного (межличностного, межгруппового) масштаба перерастет в крупномасштабный, как и того, что некие объективные структурные ситуации и процессы в бинациональном обществе станут факторами конфликтогенности, зависит именно от степени распространенности (активности) негативных стереотипов или предрассудков.

Можно продолжить перечисление различных исследовательских сюжетов, связанных с проблематикой межнациональных отношений, но не затронутых в исследовании С. А. Панарина. Однако было бы нелепо ставить это в укор автору. Наоборот, хотелось бы подчеркнуть эвристическую ценность данного исследования, его стимулирующий эффект для исследовательской активности местных специалистов. Прежде всего оно указывает на то, что проблема отношений между русскими и бурятами в РБ результирует собой широкий спектр многообразных сюжетов и ситуаций, структур и процессов. Другими словами, оно задает модель научного подхода, адекватного сложности явления.

Permanent link to this publication: