"ВАША ВЫСОКАЯ ПОРТА". РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ В СИСТЕМЕ ТРАДИЦИОННЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О МОНАРХИИ У НАРОДОВ ЕВРАЗИИ XV-XVIII ВВ.¹

Российская историография XIX - начала XX в., советская и зарубежная историография XX в. при исследовании присоединения народов к России концентрировались в основном на последствиях этого процесса (отечественные историки писали главным образом о позитивных последствиях, западные - о негативных). Многие авторы в бывших союзных республиках и отчасти в современных российских республиках отрицательно оценивают правительственную политику по отношению к народам XV-XVIII вв., в ущерб объективному ее анализу.

Один из малоизученных аспектов данного круга вопросов состоит в исследовании способов привлечения национальных элит к сотрудничеству с правительством; понимания элитами своего места и обязанностей в едином государстве; различных интерпретаций легитимности российского правления на присоединенных территориях. В частности, на основе письменных и фольклорных источников целесообразно проанализировать, как неславянские народы России в XV-XVIII вв. воспринимали высшую власть, как они трактовали российское подданство, каковы были их представления о функциях и прерогативах монарха, о пределах своей подчиненности ему.

Исторически сложилось так, что Российское государство начало планомерное территориальное расширение в восточном направлении. Здесь сказались как конкретные обстоятельства XV-XVI вв., так и своеобразные геополитические традиции тюрко-монгольской (золотоордынской) государственности. По отношению к своим восточным и впоследствии южным соседям Россия объективно представала как победоносный участник борьбы за наследство Золотой Орды. Налаживание отношений с бывшими ордынскими подданными - татарами, башкирами и ногаями - происходило по привычным для них идеологическим и административным канонам. Это помогало им менее болезненно адаптироваться к жизни в пределах Московского государства [подробнее см.: Трепавлов, 2004]. Для присоединяемых народов главным олицетворением Российской державы служил образ русского "белого царя".

Тезис о преемственности Московской Руси по отношению к Золотой Орде, сформулированный евразийской школой историков, имеет немало приверженцев. Однако при беспристрастном рассмотрении материала источников оказывается, что данная идея не отражает реального положения дел, а скорее представляет собой умозрительную интерпретацию результатов российской экспансии в позднем средневековье. Те иссле-

¹ Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект N 03 - 01 - 0561а.

стр. 26

дователи, которые изучают прошлое народов России не по историософским и публицистическим трактатам, а по адекватным документальным свидетельствам, признают, что если "ордынский след" и заметен в русской государственности, то никак не в качестве субстратного, основополагающего и долговременного начала. В литературе последних лет можно встретить указания о преходящем характере и постепенном угасании татарских политических традиций [Khodarkovsky, 2002, р. 222], о нереальности, невозможности для Московии "собирания ордынских земель", поскольку границы Золотой Орды были неустойчивы и к тому же совсем не совпадали с границами Великого княжества Московского [Гальперин, 2003, с. 69, 70]. Напротив: образование молодой российской державы имело в идеологическом фундаменте образ и наследие не чуждого татарского "царства"-поработителя, но погибшей единоверной Византии. Своеобразной компенсацией за падение "второго Рима" в 1453 г. было одоление Москвой своих соседей - мусульманских ханств, и в этих условиях сознательное подражание ордынской государственности и перенимание ордынских идеологических установок было немыслимым [Боханов, 2002, с. 187, 188; Успенский, 1996, с. 213].

Однако при этом мы не можем не замечать того очевидного факта, что на практике русские власти пользовались татарскими управленческими приемами в отношениях с присоединенными народами. Наиболее емко и адекватно эта коллизия объяснена Н. С. Борисовым: московское правительство брало на вооружение не идеологию, а технологию власти [Борисов, 2003, с. 11]. Добавим к этому наблюдение И. В. Ерофеевой: подобные "технологические" заимствования были направлены в первую очередь на нужды восточной политики правительства [Ерофеева, 1993, с. 274]² . В самом деле, ведь русским политикам в эпоху территориального расширения государства пришлось иметь дело не с канувшей в небытие Золотой Ордой, а с ее "осколками". Поэтому более актуальным было определение места России в системе этих наследных ханств. Вот и Ч. Гальперин, категорически высказавшись против идеи преемственности Московского царства от Золотой Орды, тем не менее считает, что в политике по отношению к поволжским народам "Московия осознавала себя преемницей власти казанских и астраханских ханов" [Гальперин, 2003, с. 70]. А это уже несопоставимые величины с громадным Улусом Джучи XIII-XIV вв.

Как заметил австрийский посол А. Майерберг в 1661 г. по поводу присутствия в царском титуле царств Казанского, Астраханского и Сибирского, "эти страны, наверное, никак уж не заслуживают названия ни империй, ни царств (исключая Сибирь), потому что кроме тех городов, от которых получили название, едва несколько маленьких городков считают под своей судебного властью" [Майерберг, 1873, с. 117]. Ему вторил датский посланник к Петру I Ю. Юль: "...Само собой разумеется, что эти малые государства (Казань, Астрахань и Сибирь. - В. Т.) не могли быть империями. ...По завоевании этих незначительных государств, русские великие князья получили титул царя, а неразумные льстецы, по незнанию языка и поддаваясь в отношении слова "царь" самообману, вздумали переделать этот титул в титул "императора" (Keiser)" [Юль, 1899, c. 157].

Укажем, однако, что когда при контактах с восточными владыками речь заходила о владении бывшими золотоордынскими землями, русские находили доводы для отстаивания своих прав на них. Так, наказ А. Нагому, отправленному послом в Крым в

² Данный тезис И. В. Ерофеева высказывает по поводу использования генеалогических преданий при Иване IV. Типологически это можно было бы отнести как раз к сфере государственной идеологии, но в действительности манипуляции с "татарскими предками" царя служили орудием сиюминутной политики. Ш. Лемерсье-Келькеже видит "чингисидский образец" в российской политике XV-XX вв. по присоединению соседних народов, когда достаточно было склонить к российскому подданству элитный слой, а народ уже следовал за ним автоматически [Lemercier-Quelquejay, 1992, р. 20].

стр. 27

1563 г., гласил: "Если вспомнят (татары. - В. Т. ) при каком-нибудь случае о великом князе Иване Даниловиче Калите и о царе Узбеке (хан Золотой Орды в 1312 - 1341 гг. - В. Т. ).., то отвечать, что такие разговоры к доброму делу нейдут... теперь Божиею волею Узбеков юрт у кого в руках, сами знаете; известно, от кого на том юрте посланники и воеводы сидят и по Узбекову юрту кому к кому следует поминки посылать - знаете" (цит. по: [Соловьев, 1989, с. 577]).

Но пока мы вели речь об отношении русских к ордынскому наследию. Цель же данной статьи - попытаться определить взгляд на эту проблему "противоположной" стороны, т. е. восточных и южных соседей России, многие из которых стали впоследствии ее подданными.

Прежде всего отметим, что реальная военно-политическая мощь Московского государства осознавалась в окрестных владениях, и постепенное присоединение территорий, населенных тюрками, воспринималось как следствие этого могущества. Даже сильнейший правитель Востока и впоследствии глава мусульманского мира османский падишах уже в конце XV в. признавал за великим князем право владеть кочевыми степями. В неоднократных обращениях к Ивану III он использовал формулу "всея Русии Восточной и Полской земель князь", "всея Русии Восточной и Полской и Дешской и иных многих земель князь", "Божием велением Русской и Восточной и Дешской стороны колка городов государь" и т. п. [Сборник.. ., т. 41, с. 244, 245, 247, 289]. "Полской", "Дешской" здесь обозначает Дешт-и Кипчак ("Кипчакская степь") - область кочевых степей (в первом случае с переводом: "поле" - степь)³ .

Тем более это было очевидно для непосредственных соседей России. Установление русской гегемонии воспринималось жителями Поволжья и Южного Урала как переход власти от тюркских ханов к московскому правителю. После завоевания Иваном IV Казани "луговая черемиса" "приидоша в Казань ко царю самодержцу с великим смирением и покорением, и предашася ему вси, и назваша себе новым царем" [Полное. .., т. 29, стб. 169]⁴ . Память об этих событиях сохранялась на протяжении столетий. Еще в XVIII в. башкиры вспоминали, как "наши отцы, деды и прадеды великому государю пришли своими волями, оставя прежних ханов", "деды де и отцы их от предков масульманских и нагайских ханов владели вотчинными землями и водами и, сыскав великих князей-государей, пришли под протекцию их величества сами собою" [цит. по: История..., 1996, с. 146].

Сам Иван IV при организации власти над завоеванными Казанским и Сибирским ханствами в некоторых аспектах ориентировался на дорусские административные каноны. Местному населению было велено платить подати (ясак) в царскую казну в тех же размерах, "якоже и прежним казанским царем", однажды даже с уточнением

³ И. В. Зайцев предполагает, что в данном случае могло отразиться признание султаном у Ивана III титула "князь Болгарский", который появился после взятия московским войском Казани в 1487 г. [Зайцев, 2004, с. 183]. Характерно, что в тот же самый период крымский хан Менгли-Гирей обращался к Ивану Васильевичу без перечисления подвластных тому территорий - просто "брату моему поклон" или "слово наше то". Это можно объяснить притязаниями Крыма на овладение бывшей территорией Золотой Орды. Впоследствии название "Дешт-и Кипчак" вошло в титул крымских ханов, а пышная титулатура московских правителей воспринималась с раздражением. В 1658 г. Мухаммед-Гирей IV выговаривал Алексею Михайловичу: "Вы что же, выше предков своих себя ставите? Разве не знаем мы, что отцы ваши, довольствуясь Московским царством, писали послания пребывающим в соседстве падишахам, сообразуясь с этим. А вы притязаете быть выше их, пишете себя... падишахом Запада и Востока..." (цит. по: [Фаизов, 2003, c. 143]).

По наблюдениям А. Л. Хорошкевич, включение Дешт-и Кипчака в перечень подвластных великому князю территорий соответствовало османской традиции, "усвоившей претензии русского государя на все земли домонгольской Руси и щедро включавшей в пределы его власти заволжский Дешт" [Хорошкевич, 2002, с. 107].

⁴ Во всех цитатах курсив мой.

стр. 28

конкретного периода в истории ханства - эпохи московского протектората: "как было при Магмеделиме царе" (т.е. Мухаммед-Амине, ханствовавшем в 1487 - 1496 и 1502 - 1518 гг.) [Полное ..., т. 13, ч. 1, с. 221, 222; 1965, с. 205]. Об этом см. также: [Алишев, 1990, с. 177; Бахтин, 1998, с. 135; Гришкина и др., 1983, с. 38; История..., 1996, с. 137]⁵ .

Таким образом, сохранение принципа ясачного налогообложения, сложившегося в татарских "юртах", служило не только инструментом осуществления власти русского правительства над новоприсоединенными территориями, но и средством наименее болезненного вовлечения их населения в систему российского подданства. Кроме того, учитывались и изначальная приспособленность ясака к алгоритму именно государственного налогообложения (в то время наиболее целесообразного в завоеванных землях), и уровень социально-экономического развития местных народов (ясачная система соответствовала этому уровню), и психологическая потребность татар, башкир и других сохранить некоторые основные традиционные институты [см.: Димитриев, 1986, с. 57; Скобелев].

При обсуждении проблемы восприятия прерогатив русского царя окрестными народами ясачное обложение предстает как один из главных признаков его монархических полномочий. Эти полномочия в новых исторических обстоятельствах перешли теперь к московскому государю. Только он был вправе определять размер податей и требовать их выплаты. В ходе борьбы за гегемонию на развалинах Золотой Орды Москва поневоле включалась в организацию перераспределения некогда стройной системы выплаты дани. Известна переписка крымских ханов с Иваном III и Василием III относительно того, чтобы "взимки" с тех уделов Великого княжества Литовского, которые русские присоединили к своему государству в конце XV - начале XVI в., по-прежнему собирались в пользу Бахчисарая и доставлялись туда, как и при власти литовцев [см.: Соловьев, 1989, с. 82; Хорошкевич, 2001, с. 236, 237].

После "Казанского взятия" признание подобных прерогатив за Иваном IV стало распространяться еще более интенсивно - даже за пределами покоренного волжского ханства. В 1555 г. сибирские беки Ядгар и Бек-Пулад, предчувствуя приближение жестокой войны с султаном Кучумом, обратились в Москву с просьбой о покровительстве и защите. Точно следуя золотоордынским канонам, привычным для этих новоявленных партнеров, Иван выдал им ярлык на княжение (бекство), обложил их "юрт" данью и назначил туда своего наместника-да ругу, в пользу которого назначалась "дорожная пошлина" [Миллер, 1999, с. 204, 205; Полное..., т. 13, ч. 1, с. 248, 276, 285]. Когда Кучум одержал победу над беками (1563 г.), он подтвердил вассальные обязательства сибирских татар и готовность платить дань. Царь послал в Сибирь "своего дорогу Добычю Лачинова с своею жалованною грамотою" [РГАДА, д. 8, л. 91]. Впрочем, вскоре хан разорвал отношения с Москвой.

Назначение даруги имело явные аналогии в Золотой Орде, был прецедент и в русско-татарских отношениях. В 1376 г. войска великого князя суздальско-нижегородского Дмитрия Константиновича и московского князя Дмитрия Ивановича выступили в поход "на Болгары, рекше на Казань". Неприятельская рать была ими разбита, русские взяли "окуп" "и всю свою волю сътвориша, и дорогу и таможника посадиша в Казани, и възвратися въ свояси" [Полное..., т. 11, с. 25]. "Таможник", надо полагать, предназначался для контроля за сбором тамги - торговых пошлин. Опять ви-

⁵ Правда, Ш. Ф. Мухамедьяров замечает, что хотя первоначальный установленный правительством размер ясака (полуполтина со двора) действительно не превышал прежний, местные воеводы вскоре ввели целый ряд сборов - в том числе в свою пользу, - которые оказались в сумме в несколько раз больше установленной царем ясачной нормы [История..., 1968, с. 103].

стр. 29

дим ориентацию на ордынские образцы, но ведь и город-то заняли татарский. Так что управление в нем устроили привычное для казанцев.

Помимо права на сбор податей сюзерен обладал полномочиями производить земельные пожалования. И так же как в случае с ясаком, русским монархам пришлось взять на себя урегулирование владельческих прав на землю. Причем во многих случаях они имели дело с архаичным явлением родоплеменной собственности на угодья. Соответственно и пожалования нередко даровались родам и племенам (в лице их предводителей-представителей). Эта ситуация наглядно проявилась в отношениях с башкирами. Западная их часть до середины XVI в. входила в состав Казанского ханства, и некогда именно хан Казани, в ответ на прошение башкирской делегации, дал право своим башкирским подданным пользоваться землями [Лоссиевский, 1881].

Отметим, что речь в данном случае идет вовсе не о наделении новыми владениями. Хан подтверждал право подданных на пользование их исконными, доставшимися от предков землями. Просто законно владеть ими можно было, только обладая разрешением и согласием со стороны высшей власти. Ясно, что население присоединенных территорий в основном продолжало жить на прежних местах, и при смене власти (в данном случае татарской на русскую) потребовалось обновление такого разрешения и согласия. В одном из исторических преданий башкирские посланцы так и говорят царю Ивану: "Закрепите нас на тех землях, что от века принадлежали нашим предкам" [Башкирские..., 2001, с. 231]⁶ .

Таким образом, и в этом случае московское правительство объективно наследовало административные полномочия своих предшественников. В литературе описана ситуация, когда при межевании мордовских земель в 1690 г. обитатели двух деревень представили два правоутверждающих документа: жалованную грамоту казанского хана "Сафая" (очевидно, Сафа-Гирея, правившего с перерывами в 1524 - 1549 гг.) и оброчную грамоту царя Бориса Годунова. Вторая грамота скорее всего была выдана на основании первой, и обе были приняты русскими чиновниками к рассмотрению [Гераклитов, 2000, с. 142].

Вмешательство сильной государственной власти требовалось, конечно, и при конфликтах из-за земли. Так, хоринские буряты в середине XVII в. признали себя подданными царя и исправно вносили ясак в Нерчинский острог; но со временем русские стали вытеснять их с хороших угодий. Тогда хоринцы направили депутацию к Петру I, который выдал им жалованную грамоту на право обладания их же кочевьями, "породными землями". После этого отношения с русскими наладились [Тулохонов, 1973, с. 99; Цыдендамбаев, 1972, с. 51, 53, 58].

Еще более актуальным было закрепление вновь занятых территорий. В преданиях они обычно предстают как пустующие или оставленные прежними обитателями. Такие случаи зафиксированы у вятских татар (Иван IV пожаловал их предку "страну Нукрат" - местность в Вятке, вдоль реки Чепцы) [Усманов, 1972, с. 182, 183], горно-окинских бурят (получили от Петра I санкцию на владение Бурангольской долиной [Дугаров, 2002, с. 20, 21]), а также нескольких башкирских племен, которые заняли обширные степи после откочевки основной массы ногаев - прежних властителей тех мест [Трепавлов (2), 2003].

Организация налогообложения в новоприсоединенных регионах имела и обратную сторону: освобождение от ясачных выплат в качестве льготы или награды. В тюрко-монгольской государственной традиции лица, получавшие такое освобождение, назывались тарханами. Этот термин вошел и в русскую социальную терминологию позднего средневековья. Если судить по фольклорному отображению принятия

⁶ Ответ царя: "Я, белый царь, принимаю вас как свободных подданных своих, прикрепляю вас к землям, которые извечно принадлежали вашим предкам, родам вашим башкирским".

стр. 30

российского подданства, то, как правило, царь жаловал тарханство знатным лицам, которые инициировали присоединение к России или имели перед ней особые заслуги (например, участие в подавлении народных движений). Очевидно, случалось и подтверждение старого, дорусского тарханства, дарованного ханами [Димитриев, 1986, с. 345]. Получение тарханных льгот от царя особенно запомнилось башкирам. В их родословных-шеджере неоднократно описывается получение данного ранга предводителями родов [см., например: Башкирские..., 2002, с. 151, 156]⁷ .

Тархан - это в общем-то статус, а не титул. Но раздача титулов и званий также принадлежала к исключительным правам сюзерена. Народная память связывала присуждение подобных званий с русским монархом. В шеджере башкир-юрматы описано, как одновременно с установлением нормы ясака и разрешением занимать кочевья ушедших ногаев Иван IV даровал главному юрматынскому предводителю чин мурзы, а трех других сделал "старшинами" (биями) [История..., 1996, с. 141]. По историческому преданию хакасов, в награду за решение перейти в российское подданство "белый хан" вручил главе племени бельтиров знаки княжеской власти: нагайку для наказания непослушных, шашку для расправы над врагами и знамя для демонстрации своей принадлежности к России. Демонстрация знамени предусматривалась в назидание монгольским ясачным сборщикам, которые тоже претендовали на подати с бельтиров [Бутанаев, Бутанаева, 2001, с. 46] (здесь же см. исторические прототипы описанной ситуации). Петр I жаловал знаменами роды хоринских и селенгинских бурят [Цыдендамбаев, 1972, с. 169].

В последнем примере наблюдается интересное явление: происходит некое подобие инвеституры с соответствующим ритуалом. Подобные случаи не единичны в российской административной практике. Еще в первой половине XVI в. посажение в Казани вассальных, зависимых от Руси ханов осуществлялось при посредстве и присмотре специально посланных для этого бояр и воевод [см., например: Разрядная..., кн. 1, с. 165, 166; кн. 2, с. 321]. Точно так же действовали в старину ордынские ханы, направляя своих послов для введения в должность князей по получении теми ярлыков. В 1606 г. царь Василий Шуйский извещал березовского воеводу, что кодского остяцкого князя Онжу Юрьева он жалует "прежними его волостками, которые были преж сего за ним же за Онжею... со всеми угодьи и ясаком, и наша жалованная грамота ему дана". Воеводе было велено вручить грамоту Онже, дабы тот на ее основании мог "владети и ясак сбирати на себя". При этом надлежало передать остяцкому князю и хранившегося у березовских властей палтыша - какого-то идола ("по их вере... болван"), который, очевидно, служил неким сакральным родовым символом [Миллер, 1999, с. 407]. По предписанию правительства в 1784 г. кавказский командующий П. Потемкин вручил кумыкскому шамхалу вместе с грамотой о принятии в подданство соболиную шубу и саблю [Гаджиев, 1965, с. 148].

Из известных мне примеров инвеститурных акций наиболее яркими и наглядными кажутся те, что связаны с ногаями. В отношениях с Ногайской Ордой московские политики иногда настолько увлекались изобретением способов "привязать" к Москве степняков, что позволяли себе пренебрегать ограничениями и условностями, принятыми в кочевой степи.

С начала XVII в. царь своей грамотой подтверждал избрание нового правителябия кочевыми аристократами-мирзами, а астраханские воеводы разработали торжественный церемониал введения его в должность. В 1600 г. новоизбранному бию Иштереку вместе со знатнейшими мирзами было предложено приехать в Астрахань для

⁷ Ведущий исследователь и публикатор башкирских шеджере Р. Г. Кузеев полагал, что институт тарханов получил заметное распространение у башкир только после присоединения к России [Башкирские..., 1960, с. 201].

стр. 31

вручения жалованных грамот из столицы. По прибытии кочевники узнали, что им предстоит совершить акт самой настоящей интронизации, "поднятия на ханство". Воеводы придумали, чтобы мирзы подняли Иштерека на белом войлоке, подобно тому, как провозглашали ханов-Чингисидов в независимых кочевых государствах - Золотой Орде и татарских ханствах. У ногаев такой обряд никогда не применялся: они не имели на него права, так как возглавлялись биями, а не ханами. Мирзы крепко задумались: "А того де они не ведали, что ево, Иштерек мурзу, на княженье поднять на епанче... И из давных де лет николи того не бывало". Однако, посовещавшись целый день, все-таки решились, и Иштерек был поднят на войлоке [РГАДА, д. 5, л. 30 - 34]. Следующий и последний бий, Канай, в 1622 г. воспринял этот акт уже без всяких сомнений.

Торжественный ритуал "коронации" в Астрахани включал не только главную церемонию "поднятия на епанче". Было детально расписано поведение всех участников - вплоть до показной массовости на улицах: "стрелецким и посадским и всяким жилецким людям велеть ходить по площади и по улицам, чтоб было людно" [Собрание..., с. 465 - 471].

Ногаи не оставались в долгу и придумывали собственные варианты обрядов, которые показали бы зависимость их Орды от московского государя: "турские салтаны на Крымскои юрт сажают царей и им... присылают санжаки, а по руски копья з знаменем"; назначение же ногайского бия предлагалось отметить другим символом - прислать "свое государево жалованье кречеты, и им... те кречеты на княжестве... знамя". Ловчие дрессированные птицы ценились очень высоко и принадлежали к "заповедным" товарам (запрещенным к вывозу в обход казны). Посольский дьяк, с которым ногайские послы в Москве поделились этой затеей, сперва холодно парировал, что, мол, уже "посланы к мурзам государевы жалованные грамоты с печатью -то им и знамя... А кречетов ныне у государя на кречатне мало". Но когда царь Михаил Федорович узнал о данной инициативе, то счел ее необременительной и распорядился направить высшим ногайским сановникам (будущим бию и нурадину, уже намеченным к избранию) двух кречетов⁸ .

"Ногайские" примеры интересны и тем, что они демонстрируют контакты правительства с народом, который пока не принадлежал к числу государевых подданных ("прямых холопов"). В данном случае сказывалось признание соответствующего ранга царя и его полномочия на инвеституру, вытекавшие из этого ранга. В подобных отношениях с Россией долгое время находилось и население Северного Кавказа.

В 1614 г. царской грамотой была установлена зависимость приграничных кабардинцев и чеченцев ("терских окочан") от кабардинского князя Сунчалея "за его службу" [Блиев, 2004, с. 67, 68]. Мероприятие было чисто формальным, так как на самом деле земли горских народов тогда не входили в состав Московского царства, и Михаил Федорович лишь демонстрировал свои монаршии прерогативы. А Сунчалей, со своей стороны, признавал иерархическое верховенство "белого царя", его право на упорядочение отношений господства-подчинения по отношению к правителям, "младшим" по рангу.

Через тридцать два года тот же Михаил Федорович после долгих и настойчивых просьб выдал шамхалу Сурхаю грамоту: "И пожаловали есмя по твоему челобитью, учинили тебя в Кумыках к большому чину в шевкальстве..." [цит. по: История..., 1988, с. 345] (до того наделение шамхальским титулом осуществлял персидский шах).

Когда кочевники переходили "под высокую государеву руку", они - в силу особенностей своей экономики и социальной жизни - были готовы доверить ему главнейшую функцию степного сюзерена - регулирование сезонных передвижений населе-

⁸ Продолжение и забавный финал этой истории см.: [Трепавлов (1). 2003, с. 74].

стр. 32

ния и стад. С ногайской стороны иногда выдвигались рискованные инициативы, осуществление которых вело бы к полному подчинению Орды Москве. В 1564 г. посол ногайского бия Дин-Ахмеда сообщил Ивану IV, что недавно скончавшийся бий Исмаил завещал детям передоверить распределение кочевых улусов царю: "кому на котором улусе велишь быти, то положилися на тебя". В период разложения и распада Ногайской Орды, в 1620-х гг., мирза Джан-Мухаммед в недатированной грамоте тоже просил царя Михаила Федоровича "указати, где кочевати" Тинмаметевым и Иштерековым мирзам с улусами, т.е. взять на себя главнейшую обязанность кочевого сюзерена.

А в декабре 1628 г. высокородная делегация явилась к астраханским воеводам с небывалым в истории ногайско-русских отношений предложением. Она обратилась с идеей "в своих ссорах, что будет у них и улусных их людеи вперед учинятца, по прежним своим бусурманским обычаем самим (ногаям. - В. Т. ) не управливаться ни в чем, а хотят... они, Канаи князь и мурзы, и все их улусные люди, вперед быти оборонены твоим царским праведным судом и обороною - так же, как и русские люди; а не так, как бывало наперед сево: во всяких своих недружбах ведалися и управливалися они меж себя сами... И тебе, великому государю, пожаловать их... - розправлять своим царским милостивым указом и виноватым чинити наказанье, смотря по винам - так же, как и руским людем". Причиной сенсационной затеи объявлялась неспособность удерживать Орду от развала с помощью кочевых традиций: "А толко... тое твоее государевы милости не будет, и ведатца им в своих обидах и управливатца меж себя самим по прежним их обычаем - и им... досталь (т.е. окончательно. - В. Т. ) меж себя разоритца, и улусные люди от них розбредутца".

Принимать под непосредственное управление многочисленных, растекающихся по степям номадов правительство не собиралось, не желая, как пишет А. А. Новосельский, вступать на новый, непривычный для него путь [Новосельский, 1948, с. 149] (хотя Астраханское ханство и Юго-Западная Сибирь, населенные в значительной мере кочевниками, были беспрепятственно включены в территорию государства!). Большие Ногаи традиционно воспринимались как иноземцы, соседи России, не принадлежащие к ее населению. Поэтому воеводы, ссылаясь на полученные из столицы инструкции, ответили бию и мирзам, что царь "их поволности отнимати у них не велел", но указал, "чтоб им... жити в поволности и в покое по их обычаем, как повелось исстари. А неволити их... государь от их прежних обычаев ничем не велел" [подробнее см.: Трепавлов, 2001, с. 642, 643].

С похожей ситуацией власти чуть было не столкнулись в 1639 г., когда один из мятежных сибирских царевичей-Кучумовичей, Девлет-Гирей, решил прекратить вооруженную борьбу с русскими и обратился с просьбой: "Принял бы его государь з детьми ево и со всеми ево улусы под свою царскую высокую руку и велел ему кочевать, где он, государь, пожалует, велит ему кочевать" [цит. по: Устюгов, 1947, с. 47]. Правда, впоследствии царевич передумал и завязал дружбу с калмыками.

Перечисленные земельные и титульные пожалования оформлялись документально. В данном случае в фольклорных рассказах также порой возникают золотоордынские реминисценции. Подобные акты именовались хорошо знакомым для тюрок и для русских словом "ярлык": ярлык алдык, ярлукашлар алдилар - "получили ярлык, ярлыки" (после челобитья царю Ивану); в одном предании о событиях второй половины XVIII в. фигурирует "ярлык, написанный на собачьей шкуре" (эт тиреhенe язылган бер ярлык), дававший право на дворянство и освобождавший от податей [Башкирские..., 1960, с. 33, 111; Башкирские..., 2001, с. 231].

Р. Г. Кузеев отметил, что любой письменный документ для башкир являлся "ярлыком" (от яру - писать) [Башкирские..., 1960, с. 182]. Однако известно, что термин "ярлык" происходит от тюрко-монгольского jarlyg - "повеление, предписание, приказ"

стр. 33

[Древнетюркский... , с. 242; о терминологии см.: Усманов, 1979, с. 7, 8]. Кроме того, в шежере и преданиях встречаются и другие наименования царских грамот - хитабнаме и иске грамота кагызы (букв. "старая бумага-грамота") [см., например: Асфандияров, 1982, с. 20; Башкирские..., 1960, с. 212].

Полновластие московского государя проявлялось в отношениях его со служилыми татарами - прежде всего с правителями Касимовского царства. Об этих отношениях написано много и подробно, зависимость и полная покорность касимовцев Москве не вызывает сомнений. В литературе давно высказаны справедливые суждения о том, что Иван III, к примеру, "считал себя полным господином над касимовскими ханами и султанами", а при Иване IV последние "как бы наглядно выражали могущество и полноту царской власти и политические успехи московского государя... являясь его слугами, но в то же время пользуясь известной долей политической самостоятельности" [Лилеев, 1891, с. 9 - 10; Кобеко, 1893, с. 336]. Само назначение на престол в Касимов, а с 1560-х годов и наделение ханским рангом [Вельяминов-Зернов, т. 2, с. 25, 26] всецело находилось в руках русского монарха. Я не стану подробно останавливаться на статусе Касимовского царства по причине его известности. Укажу лишь, что квинтэссенцией этого статуса могут послужить слова татарского хрониста начала XVII в. Кадыр Али-бека о своем патроне, царе Ураз-Мухаммеде: он "правой рукой действовал по шариату, а левой рукой, согласно высочайшему указу (ярлыку) государя Бориса Федоровича-хана, бил кнутом воров, разбойников и неблагочестивых" [цит. по: Усманов, 1972, с. 90]. Следовательно, источником власти вассального хана и здесь выступает (помимо мусульманского права) выданный в Москве ярлык.

В осуществлении контактов со служилыми государи порой не гнушались демонстрировать свою особую милость к ним, особенно по сравнению с прочими иноземцами. Известен случай из времен Ивана III, когда причудливо переплелись упомянутый выше шариат и самовластная воля великого князя московского. В 1483 г. заезжий немецкий лекарь Антон взялся лечить и "залечил" до смерти бека Кара-Ходжу, приближенного служилого царевича Даньяра Касимовича. Возникло подозрение в умышленном отравлении. Хотя доказательств не нашлось, великий князь выдал врача на расправу сыну умершего. Антон подвергся истязаниям, но в конце концов потерпевшая сторона добилась от немца, чтобы тот заплатил за себя выкуп, и отпустила его на свободу (так позволяли действовать шариатские каноны). Однако Иван Васильевич приказал все-таки схватить Антона и казнить ("зарезаша его ножем как овцу") [Вельяминов-Зернов, т. I, с. 89; анализ описанной ситуации см. также: Борисов, 2003, с. 594]. В данном случае великий князь выступал как высшая судебная и карающая инстанция по отношению к своим подданным, в том числе иноверным, имеющим собственные законоположения.

В целом подчинение татарских династов русскому самодержцу имело и несомненный идеологический подтекст как верховенство бывших данников над бывшими завоевателями⁹ .

Кажется, выше приведено уже достаточно фактов, чтобы высказать предположение: русский царь (великий князь) в иерархической структуре организации власти в определенном смысле заменил прежних татарских ханов. Этот тезис кажется парадоксальным, поскольку новым ханом оказывается глава православного Московского государства. Однако парадигма отношений с неславянскими подданными свидетельствует об использовании привычных для них институтов власти как раз для включения в число подданных этого государства. В частности, Казанское ханство формаль-

⁹ По мнению Б. А. Успенского, в качестве последнего этапа трехсотлетнего противостояния можно трактовать посажение Иваном Грозным на московский трон Симеона Бекбулатовича в 1576 г. - как царя самозваного, незаконного, ряженого [Успенский, 1996, с. 156].

стр. 34

но ведь не прекратило своего существования, просто ханом теперь считался московский царь. Эта, казалось бы, вполне очевидная мысль, насколько мне известно, впервые была сформулирована совсем недавно Б. Н. Флорей [Флоря, 2003, с. 42]. Сам Иван IV писал в первом послании Курбскому о Казанском и Астраханском ханствах: "те царствия нашему государству во всем послушны учинишася" [цит. по: Флоря, 2003, с. 42] - т. е. не уничтожены, но сохранились, превратившись в "послушные" части государства. В самом деле, оба эти территориальные образования дожили до петровских областных реформ начала XVIII в., когда уступили место губернскому и провинциальному делению.

Иностранные наблюдатели во второй половине XVI в. понимали ситуацию именно таким образом: "Казанцы и астраханцы у реки Волги в прежние времена имели своих царей... Потом их покорил под свою власть Иван Васильевич... Титул их московский царь употребил для себя и называет себя царем той и другой страны" [Даниил из Бухова, с. 59 - 60]¹⁰ . То есть царь Казанский и царь Астраханский - это именно татарские титулы, перенятые победителем, и царь здесь - это хан.

Кстати, обладание Казанью учитывалось восточными властителями при определении ранга царя. В 1669 г. хивинский хан Ануш-Мухаммед обращался к Алексею Михайловичу: "Великие Росии великому государю, белому царю и великому князю московскому и болгарскому..." [Материалы..., с. 210]. "Болгарский" - явное воспоминание о Волжской Булгарии или скорее об образовавшемся на ее месте в Золотой Орде Булгарском вилайете - исторических предшественниках Казанского ханства.

Кое в чем схожа ситуация и с Сибирью. Правда, Ч. Гальперин утверждает, будто "кровавая история продвижения Московии в Сибирь говорит о том, что местные татары вовсе не приветствовали появления нового "хана" и не считали его наследником золотоордынской власти" [Гальперин, 2003, с. 70]. Однако даже Ермак после изгнания Кучума рассматривал себя как бека стольного города Искера, и в таком качестве его признавали представители ряда тюркских и угорских княжеств Западной Сибири [Нестеров, 2003, с. 120]. Да и согласие бывших Кучумовых подданных позднее выплачивать ясак в государеву казну повторяло ситуацию после завоевания Казани и в целом все-таки демонстрировало признание царской власти на месте ханской¹¹ . К тому же, как известно, Сибирское царство также продолжало существовать в административной структуре России до XVIII в.

Соответствующим образом, "по-хански", порой оформлялись и отношения царя с восточными подданными и соседями. Так, с 1620-х гг. до начала XVIII в. послания правителям Индии, Ирана, Крыма, Хивы, Бухары, а также немусульманских Монголии, Китая и Калмыцкого ханства украшались тугрой - своеобразным символом власти, каллиграфической фигурой из арабских букв, выполненных в особой манере [Фаизов, 1977; Фаизов, 2002, с. 27 - 29]. В текстах же грамот к некоронованным Чингисидам во время Василия III стало фигурировать типично "ханское" выражение "Васильево слово" и "слово мое" [Усманов, 1979, с. 197, 198] - заимствованные из ордынской дипломатики формулы обращений к нижестоящим адресатам.

Другим интересным показателем "восточной" составляющей верховной власти русского государя было использование в обращениях к нему формулы "Великий улус". Некогда оно служило одним из официальных обозначений Золотой Орды. Затем оно "по инерции" осталось за нижневолжской, домениальной частью Джучиева

¹⁰ Ср. цитировавшегося выше Юля: "по завоевании этих незначительных государств русские великие князья получили титул царя".

¹¹ В языке хантов русский царь - хон (см.: [Мартынова, 2002, с. 89]), явное заимствование из тюрко-монгольской политической лексики и напоминание о временах Сибирского ханства. Таким же южным заимствованием является хантыйское матур (т. е. багатур) [Мартынова, 2002, с. 87]. Попутно отметим и обозначение русского царя в некоторых кетских преданиях - кан [Мифы..., с. 215]

стр. 35

Улуса - "Большой Ордой" русских источников¹² (хотя сами татары иногда пользовались выражениями "Тахт эли" и "Тахт мемлекети" - Престольное владение). После окончательного разгрома крымцами Большой Орды в 1502 г. крымский хан Менгли-Гирей включил ее название в свой титул, превратившись в "Великой Орды великого хана" [см., например: Сборник..., т. 95, с. 41, 314, 397, 646 (грамоты Менгли-Гирея и его преемника Мухаммед-Гирея); подробнее об истории данного титула у Гиреев см.: Григорьев, 1987, с. 48, 49]. Присутствие Орды в крымском титуле понятно и объяснимо. Но практически одновременно сходное выражение "Великий улус" начинает часто фигурировать и в обращениях татарских аристократов к великим князьям московским.

Как правило, это устойчивая фраза "Великого улуса великому князю", иногда сопровождающаяся незначительными добавлениями ("великого почести Великого улуса государю великого князя величеству", "Великого улуса великому князю Васильеву величеству", "цареву брату Великого улуса государю великому князю" и т.п. [см.: Сборник..., т. 95, с. 39 - 41, 166, 172, 174, 240, 308, 309, 312 - 314].

Несколько позже подобное обращение появляется и в ногайских грамотах. Можно ли считать его каким-то показателем ордынского наследия, евразийского континуитета, перехвата Москвой эстафеты от Сарая? Такая точка зрения иногда встречается в литературе, в том числе в некоторых ранних работах автора этих строк [Трепавлов, 1993, с. 306; Трепавлов, 1994, с. 56]. Рассмотрение начального протокола некоторых из упомянутых грамот не позволяет этого сделать. Вот послания крымских царевичей Василию III 1517 и 1519 гг.: "Великие Орды великого царя от Магмет Гиреева царева сына от Богатырь солтана великого улуса государю московскому князю Василью Ивановичу", "Великие Орды великого царя Магмед Гирееву цареву брату великого улуса государю великому князю Василью Ивановичу" [Сборник..., т. 95, с. 397, 646]. Как видим, "Великая Орда" как несомненно бывшая Золотая Орда в титуле хана присутствует и при этом не совпадает с прилагаемым к московскому князю "Великим улусом". Следовательно, последнее понятие вовсе не означает каких-то "ханских" полномочий Василия III. Может быть, здесь подразумеваются его владения как просто обширный ("великий") улус в ряду прочих улусов (владений)? В пользу такой интерпретации могут служить некоторые обращения, например грамота крымского бека Мухаммед-шаха Василию III 1508 г.: "Великие Орды великого царя Менли Гирееву цареву брату, многово улуса государю, великого князя сыну Иванову, великому князю Василью"; грамота ногайского мирзы Айсы Ивану IV 1553 г.: "Улуснои ecu государь князь велики" [РГАДА, д. 4, л. 188; Сборник. .., т. 95, с. 41]. Как видим, московский государь предстает здесь как властитель улуса, без обозначения какого-то повышенного статуса (особенно по сравнению с "царем Великой Орды").

На данные нюансы тюркско-русской переписки обратила внимание А. Л. Хорошкевич, которая справедливо заметила, что, во-первых, "Великий улус" встречается только в адресатах грамот татарских вельмож и царевичей, но никогда - самих ханов; во-вторых, "царевым улусом" Русь была и в золотоордынские времена, поэтому какой-то особой чести по отношению к московскому правителю здесь незаметно. Кроме того, крымцы неоднократно подчеркивали, что истинным монархом является как раз их хан, что выражалось в словосочетании "вольный человек" ("вольный царь"), которое никогда не применялось ими по отношению к московскому партнеру [Хорошкевич, 2001, c. 197, 198].

Лишь в первой половине XVII в. в крымско-русской переписке на месте "Великого улуса" появляется уже "Великая Орда". По мнению С. Ф. Фаизова, это могло озна-

¹² Впервые встречается в летописном повествовании о событиях 1460 г. [Горский, 2004, с. 302].

стр. 36

чать признание сюзеренитета московских самодержцев над большей частью бывшей Золотой Орды [Фаизов, 2003, с. 30].

Итак, "Великий улус" в обращениях едва ли можно считать демонстрацией какого-то ордынского наследия у Москвы. Вероятно, то же можно сказать и о другом выражении, скорее всего связанном своим происхождением с Востоком. Речь идет о "счастливом пороге", "счастливых дверях", "Высокой Порте". Мусульманские адресанты иногда называли так московский двор и великокняжескую (царскую) резиденцию. Пример из XVI в.: "А к твоему (Ивана IV. - В. Т. ) счастливому порогу посла послали есмя гораздо с тобою наговоритися..." [Посольские. .., с. 185]; пример из XVIII в.: "...К высокой Вашей Порте нижайшего богомольника Вашего Адиль-Гирея Будайханова сына, бывшего шавкала, прошение... Отцы и прародители наши служили Вам в верности и во всех службах Ваших вседушно радели, будучи в службе при Порте Вашей... Просим всех желания исполнителя от высокой Вашей Порты, дабы нам то кормовое жалованье определено было..." [Русско-дагестанские..., с. 225 - 226].

Как известно, Порта - это европеизированное название османского правительства и двора: баб-и али, паша капысы (главные, высочайшие врата), баб-и саадат (врата счастья), дергях-и али, дергях-и саадат (высочайший порог, порог счастья)¹³ . Эти же выражения употреблялись для обозначения двора Гиреев [см., например: Туранли, 2000, с. 45, 180] и других восточных владык. Интересно, что "порог" взял на вооружение и Иван Грозный. Вот его обращение к шведскому королю Юхану III: "Божественнаго... естества... милостию и властию и хотением скифетродержателя Росийскаго царствия великого государя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии... облаадателя высочайшаго нашего царьского порога, честные нашие степени величества грозное сие повеленье..." [Памятники..., с. 116]. В данном тут же переводе на современный русский язык выделенное выражение переведено как "обладателя высочайшего царского сана" [Памятники..., с. 117].

Думается, что такая интерпретация вполне адекватна смыслу царской грамоты. Тем более что двенадцатью годами ранее царь завершил свое первое послание А. М. Курбскому так: "Дана во вселенней российстей царьствующаго православнаго града Москвы степени честнаго порога крепкая заповедь и слово то лето от создания миру 7072-го, июля въ 5 день" [Памятники. .., с. 72]. Комментаторы оставили без внимания и в переводе вообще опустили "слово то". А между тем это типично "ханское" выражение, показывающее высокий монархический ранг адресанта - во всяком случае по отношению к тому, к кому он обращается с посланием (см. выше). Это подтверждает трактовку "порога" как обозначение высшей аристократической степени царя по отношению к Юхану III. Фигурально понимаемый порог - это, по справедливому заключению авторов комментария, "то высокое место, откуда царь говорит с менее высокопоставленными лицами", и при этом аналогичное турецкой Порте [Памятники..., с. 590].

Совершенно особый вопрос - насколько сами российские монархи соотносили себя с ханской властью. В литературе встречается мнение, что после освобождения от "ига" царский титул понимался в том числе как показатель полной независимости, отсутствия даннических обязанностей [Лобачева, 1998, с. 26]. Но при этом "татарская" семантика царского титула и статуса соседствовала с византийской и едва ли превалировала над ней [см.: Успенский, 1996, с. 174; Cherniavsky, 1961, р. 74]. Соотношение этих двух культурно-идеологических составляющих русской концепции верховной власти проанализировано Б. А. Успенским. Он проследил, как после монгольского завоевания царский титул, изначально связывавшийся на Руси с Византией, был перенесен также на ордынского хана, а по мере ослабления господства Золотой

¹³ О соответствующей терминологии см., например: [Зайцев, 2003, с. 238].

стр. 37

Орды все больше возвращал себе греческое "наполнение". Для Москвы как Третьего Рима, Нового Царьграда в XVI-XVII вв. более актуальным было подчеркивание своей преемственности от рухнувшей Византийской империи, чем от завоеванных татарских ханств. После того, как Петр I превратился в императора, ордынское геополитическое наследие угадывалось лишь в титульных формулах "царь Казанский, царь Астраханский, царь Сибирский", т. е. "царем" он официально оставался по отношению именно и только к бывшим ханствам.

Дальнейшее развитие государственности демонстрирует угасание подобного подхода. Покоренный Крым присутствовал в большом титуле уже не как "царство Крымское", а как "Херсонис Таврический", и теперь "цари Херсониса Таврического" демонстрировали преемственность от эллинско-византийских предшественников. В середине XIX в. к формулам большого титула добавили "царя Грузинского", и это показывало еще большее отдаление от понимания царя как хана. При этом "царь Польский" встал перед "царем Сибирским", нарушив двухвековую неразрывность в перечислении триады татарских "царств". В целом же в течение XIX - начала XX в. понимание царской власти в России все более обнаруживало культурную ориентацию на Западную Европу [Успенский, 2000, с. 35, 50 - 52, 77, 78].

Но эти трактовки, рожденные в умах элитарных идеологов империи, во многом расходились с представлениями о царской власти в народной среде, в том числе в среде неславянского населения государства. Привлеченные нами материалы показывают, что персона и прерогативы российского монарха понимались жителями восточных регионов России в контексте их традиционных представлений о верховной власти. Как ни старались русские самодержцы утвердиться в сознании своей преемственности от Византии и равноправии с европейскими венценосцами, в глазах огромной массы своих подданных они заняли место прежних правителей. На территориях к востоку от Волги самыми могущественными и запомнившимися из таких правителей были татарские ханы. Именно с ними связывали народы Поволжья, Урала, Сибири и отчасти Кавказа историческую преемственность русских царей и императоров.

Эта преемственность выражалась в представлении о полномочиях российского государя, во-первых, облагать подданных податями и через своих чиновников собирать в свою пользу ясак; во-вторых, наделять землей (это проявлялось как в подтверждении родовых прав на исконные территории, так и в даровании за заслуги новых угодий частным лицам и целым народам); в-третьих, жаловать почетные титулы и владельческие должности¹⁴ . Все это непременно должно было оформляться особыми царскими грамотами - аналогами прежних ордынских ярлыков. Такие документы (а в случае их утраты - воспоминания об их существовании) бережно хранились на протяжении поколений. Место царя в мире нередко понималось в тех же понятийных категориях, что и образы древних и современных восточных владык, которые выполняли роль архетипов в системе традиционных представлений о монархии у многих народов Евразии XV-XVIII вв.

¹⁴ А. И. Филюшкин считает, что титул царя на Руси XV-XVI вв. означал "приравнивание русского правителя в европейской иерархии к императору; это проявлялось в том, что русский монарх стал выступать властелином, раздающим князьям и царевичам из соседних держав земли и титулы, как настоящий император". Однако для подтверждения этого тезиса А. И. Филюшкин приводит примеры исключительно из практики отношений московских государей с татарскими ханами и царевичами [Филюшкин]. Таким образом, все-таки ханская, а не императорская модель правления послужила здесь первоосновой.

стр. 38

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Алишев С. Х. Исторические судьбы народов Среднего Поволжья. XVI - начало XIX в. М.: Наука, 1990.

Асфандияров А. З. Башкирские источники XVI-XIX вв. о добровольном присоединении края к Русскому государству // Историческое значение добровольного присоединения Башкирии к Русскому государству / Редкол. Р. Г. Кузеев и др. Уфа: Башкир. кн. изд., 1982.

Бахтин А. Г. XV-XVI века в истории Марийского края. Йошкар-Ола: Марийск. полигр.-изд. комбинат, 1998.

Башкирские шежере / Сост. Р. Г. Кузеев. Уфа: Башкир. кн. изд., 1960.

Башкирские народные предания и легенды / Сост. Ф. А. Надршина. Уфа: Китап, 2001.

Башкирские родословные / Сост. Р. М. Булгаков, М. Х. Надергулов. Вып. 1. Уфа: Китап, 2002.

Блиев М. М. Россия и горцы Большого Кавказа. На пути к цивилизации. М.: Мысль, 2004.

Борисов Н. С. Иван III. М.: Молодая гвардия, 2003.

Боханов А. Н. Самодержавие. Идея царской власти. М.: Русское слово, 2002.

Бутанаев В. Я., Бутанаева И. И. Хакасский исторический фольклор. Абакан: Изд. Хакас. гос. универс., 2001.

Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах. Т. I. СПб.: тип. Академии наук, 1863; Т. II. СПб.: тип. Академии наук, 1864.

Гаджиев В. Г. Роль России в истории Дагестана. М.: Наука, 1965.

Гальперин Ч. Вымышленное родство. Московия не была наследницей Золотой Орды //Родина. 2003. N12.

Гераклитов А. А. Роль Саратова и Самары XVII в. в жизни мордвы // Самарское Поволжье с древности до конца XIX в. Сборник материалов и документов / Гл. ред. П. С. Кабытов. Самара: Изд. Самар. науч. центра РАН, 2000.

Горский А. А. Русь: от славянского расселения до Московского царства. М.: Языки славянской культуры, 2004.

Григорьев А. П. Время написания "ярлыка" Ахмата // Историография и источниковедение истории стран Азии и Африки. Вып. 10. Л., 1987.

Гришкина М. В., Иванова М. Г., Павлов Н. П., Трефилов Г. Н. 425 лет добровольного присоединения Удмуртии к России. Ижевск: Удмуртия, 1983.

Даниил из Бухова. Начало и возвышение Московии // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1876. Кн. 3.

Димитриев В. Д. Чувашия в эпоху феодализма (XVI - начало XIX в.). Чебоксары: Чуваш. кн. изд., 1986.

Древнетюркский словарь / Ред. В. М. Наделяев и др. Л.: Наука, 1969.

Дугаров Б. С. Легенда о первопоселенцах Оки и их поездке к Петру I // Пароды Бурятии в составе России: от противостояния к согласию (300 лет указу Петра I). Ч. III / Отв. ред. Е. М. Егоров. Улан-Удэ: Респ. типография, 2002.

Ерофеева Н. В. Русская имперская идея в истории (к проблеме западно-восточного культурно-идеологического синтеза) // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Ч. 2 / Ред. С. А. Панарин. М.: Институт востоковедения РАН, 1993.

Зайцев И. В. "Вольная грамота турецкого султана" "некоему русину" // Тюркологический сборник. 2002 / Редкол. С. Г. Кляшторный и др. М.: Восточная литература, 2003.

Зайцев И. В. Между Москвой и Стамбулом. Джучидские государства, Москва и Османская империя (начало XV - первая половина XVI в.). Очерки. М.: Рудомино, 2004.

История Татарской АССР (с древнейших времен до наших дней) / Редкол. З. И. Гильманов и др. Казань: Татар. кн. изд., 1968.

История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. / Отв. ред. Б. Б. Пиотровский. М.: Наука, 1988.

История Башкортостана с древнейших времен до 60-х годов XIX века / Отв. ред. Х. Ф. Усманов. Уфа: Китап, 1996.

Кобеко Д. Ф. [Рецензия:] Лилеев Н. В. Симеон Бекбулатович, хан касимовский. Тверь, 1891 // Записки Восточного отделения Русского археологического общества. Т. VII. Вып. I-IV. СПб., 1893.

Лилеев Н. В. Симеон Бекбулатович, хан касимовский, великий князь всея Руси, впоследствии великий князь Тверской. 1567 - 1616 гг. (Исторический очерк). Тверь: тип. Губ. правления, 1891.

Лобачева Г. В. Представления россиян о монархии: лексико-семантический аспект. Саратов: Сарат. гос. техн. универс., 1998.

стр. 39

Лоссиевский М. В. Из неизданных арабских и татарских хроник Оренбургского края // Оренбургский листок. 1881. N 8. 22 февраля.

Майерберг А. Путешествие в Московию барона Августина Майерберга и Горация Вильгельма Кальвуччи, послов императора Леопольда, к царю и великому князю Алексею Михайловичу в 1661 году // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1873. Кн. 4.

Мартынова Е. П. Религиозные представления юганско-балыкских хантов II Материалы и исследования по истории Северо-Западной Сибири. Отв. ред. Г. П. Визгалов. Екатеринбург: Изд. Урал. универс., 2002.

Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР. Ч. I / Ред. А. Н. Самойлович. Л.: Изд. АН СССР, 1932.

Миллер Г. Ф. История Сибири. Т. I. М.: Восточная литература, 1999.

Мифы, предания, сказки кетов. Сост. Е. А. Алексеенко. М.: Восточная литература, 2001.

Нестеров А. Г. Формирование государственности у тюркских народов Урала и Западной Сибири в XIV-XVI вв. // Дешт-и Кипчак и Золотая Орда в становлении культуры евразийских народов. Ред. Д. М. Насилов. М.: ИСАА при МГУ, 2003.

Новосельский А. А. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII века. М.-Л.: Изд. АН СССР, 1948.

Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI века / Сост., общ. ред. Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева. М.: Художественная литература, 1986.

Полное собрание русских летописей. Т. 11 / Ред. С. Ф. Платонов. М.: Наука, 1965; Т. 13. Ч. 1. Ред. С. Ф. Платонов. СПб.: И. Н. Скороходов, 1904; Т. 19 / Ред. Г. З. Кунцевич. М.: Языки русской культуры, 2000; Т. 29. Ред. М. Н. Тихомиров. М.: Наука, 1965.

Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. 1489 - 1549 гг. / Ред. В. И. Буганов и др. Махачкала: Дагест. кн. изд., 1995.

Разрядная книга 1475 - 1605 гг. Т. 1. Кн. 1, 2 / Сост. Н. Г. Савич. М.: Ин-т. истории СССР АН СССР, 1977.

Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 127. Оп. 1.

Русско-дагестанские отношения XVII - первой четверти XVIII в. Документы и материалы / Отв. ред. М. М. Ихилов. Махачкала: Дагест. кн. изд., 1958.

Сборник Русского исторического общества. Т. 41 / Ред. Г. Ф. Карпов. СПб.: Ф. Елеонский и К⁰ , 1884; Т. 95. СПб.: Печатня СП. Яковлева, 1895.

Скобелев С. Г. Демография коренных народов Сибири в XVII-XX вв. // Сибирская заимка. Архив 1998- 1999. http://www.zaimka.ru/to_sun/skobelev_4.shtml

Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. Ч. 3 / Сост. А. Ф. Малиновский. М.: Селивановский, 1822.

Соловьев С. М. Сочинения. Кн. III. М.: Мысль, 1989.

Трепавлов В. В. Статус великого князя: от ордынского "улусника" к "Белому царю" // Россия и Восток: проблемы взаимодействия / Отв. ред. С. А. Панарин. М.: Инст. востоковедения РАН; Инст. российской истории РАН; Науч. -информ. фирма "Туран", 1993.

Трепавлов В. В. Россия и кочевые степи: проблема восточных заимствований в российской государственности // Восток (Oriens). 1994. N 2.

Трепавлов В. В. История Ногайской Орды. М.: Восточная литература, 2001.

Трепавлов В. В. (1). Белый падишах //Родина. 2003. N 12.

Трепавлов В. В. (2). Установление российской гегемонии на Южном Урале (вторая половина XVI - начало XVII в.) // Русские в Башкортостане. История и культура / Отв. ред. В. Н. Самородов. Уфа: ГУП УПК, 2003.

Трепавлов В. В. Тюркские народы Поволжья и Приуралья: от Золотой Орды к Московскому царству (проблемы адаптации) // Die Geschichte Russlands im 16. und 17. Jahrhundert aus der Perspektive seiner Regionen (Forscungen zur osteuropaischen Geschichte. B. 63) / Herausgegeben von A. Kappeler. Wiesbaden: Harrasowitz Verlag, 2004.

Тулохонов М. И. Бурятские исторические песни. Улан-Удэ: Бурят. кн. изд., 1973.

Туранли Ф. Г. Літописні твори М. Сенаи та Г. Султана як історичні джерела. Київ, 2000.

Усманов М. А. Татарские исторические источники XVII-XVIII вв. Казань: Изд. Казан. универс., 1972.

Усманов М. А. Жалованные акты Джучиева улуса XIV-XVI вв. Казань: Изд. Казан. универс., 1979.

Успенский Б. А. Избранные труды. Т. I. М.: Языки русской культуры, 1996.

Успенский Б. А. Царь и император. Помазание на царство и семантика монарших титулов. М.: Языки русской культуры, 2000.

стр. 40

Устюгов Н. В. Башкирское восстание 1662 - 1664 гг. // Исторические записки. Т. 24. М., 1947.

Фаизов С. Ф. Восточный герб царей // Герб и флаг России. X-XI века. / Отв. ред. Г. В. Вилинбахов. М.: Юридическая литература, 1977.

Фаизов С. Ф. Тугра и Вселенная. Мохаббат-наме и шерт-наме крымских ханов и принцев в орнаментальном, сакральном и дипломатическом контекстах. Бахчисарай: Древлехранилище, 2002.

Фаизов С. Ф. Письма ханов Ислам-Гирея III и Мухаммед-Гирея IV к царю Алексею Михайловичу и королю Яну Казимиру. Крымско-татарская дипломатика в политическом контексте постпереяславского времени. М.: Гуманитарий, 2003.

Филюшкин А. И. Происхождение категорий политической практики Московского государства XV- XVI вв. http://eu.spb.ru/history/doc1.doc

Флоря Б. Н. Иван Грозный. М.: Молодая гвардия, 2003.

Хорошкевич А. Л. Отражение представлений о регионах Государства всея Руси и Российского царства в великокняжеской и царской титулатуре XVI в. // Die Geschichte Russlands im 16. und 17. Jahrhundert aus der Perspektive seiner Regionen (Forscungen zur osteuropaischen Geschichte. B. 63) / Herausgegeben von A. Kappeler. Wiesbaden: Harrasowitz Verlag, 2002.

Хорошкевич А. Л. Русь и Крым. От союза к противостоянию. Конец XV - начало XVI в. М.: Эдиториал УРСС, 2001.

Цыдендамбаев Ц. Б. Бурятские исторические хроники и родословные. Историко-лингвистическое исследование. Улан-Удэ: Бурят. кн. изд., 1972.

Юль Ю. Записки датского посланника при Петре Великом (1709 - 1711) // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1899. Кн. 3.

Cherniavsky M. Tsar and People. Studies in Russian Myths. New Heaven-L.: Yale University Press, 1961.

Khodarkovsky M. Russia's Steppe Frontier. The Making of a Colonial Empire, 1500 - 1800. Bloomington (Indianapolis): Indiana University Press, 2002.

Lemercier-Quelquejay Ch. Cooptation of the Elites of Kabarda and Daghestan in the Sixteenth Century // The North Caucasus Barrier. The Russian Advance towards the Muslim World / Ed. by M. Bennigsen Broxoup. L.: Hurst & C°, 1992.

Permanent link to this publication: